В Открытом Клубе на ул.Спиридоновка, дом 9/2 c 4 октября по 6 октября 2016 года прошла персональная выставка Алексея Барвенко.
5 октября в 18.00 состоялся вечер художника.


ВЕЩЬ — ИЛЛЮЗИЯ ВЕЩИ. ВЫСТАВКА И ВЕЧЕР ХУДОЖНИКА АЛЕКСЕЯ БАРВЕНКО

Обманка (тромплёй, trompe-l'œil) сформировалась, как и остальные виды натюрморта, в XVII веке, но облика, в отличие от своих собратьев, практически не изменила, разве что за счёт смены реалий от века к веку обогатила предметный ряд. Иллюзорность является её принципом; средствами живописи здесь создаётся не «вторая реальность», но аналог первой, стремящийся к абсолютной точности, — однако при этом расположенный на картинной плоскости и тем самым уничтожающий идею тождества. Обманка призвана обманывать: видит око, а рука неймёт, — это её задача и роль в изобразительном искусстве. Не живописная тема, а предметный ряд, казалось бы, выходит на первый план, только это прежде всего изобразительный приём, порождающий разновидность жанра.

То есть в заблуждение вводит не картина и не художник, но сама живопись. Рембрандт, современник обманки, поставил во главу угла реальность красочной массы. Караваджо, её ближайший предок, — как и вся маньеристическая и барочная культура с её стремлением создать нечто из ряда вон, лишь выдающее себя за привычное, а на самом деле запутывающее, дезориентирующее, — насмеялся над спором обеих реальностей, раз и навсегда поставив зрителя перед вопросом, где что. И далее вплоть до неореализма диалог продолжался… до тех пор, пока предметная реальность не изменилась настолько радикально, что и у обманки поменялась функция.

Алексей Барвенко говорит, что для него обманка — способ удержать исчезающий мир, визуальная форма ностальгии. Встраивая в свои работы то полотна Леонардо, то русские иконы, он и подчёркивает связь между ними (связь прежде всего предметную, ведь мировым шедеврам соседствуют вещи из традиционно-романтического обихода художника), и одновременно сохраняет, не боясь тавтологии, облик предметов, простёгивающих все уровни времени. Птичье перо неизменно, как и сухая травинка, пухлая инкунабула, нотный лист, циферблат, человеческий череп, в конце концов.

В обманке — и Барвенко это подчёркивает — нет и не может быть ничего как бы «от художника», от индивидуальности, поскольку жест живописца передаётся прежде всего через мазок и линию, а Барвенко понуждает себя следовать древнерусским, ренессансным и другим культурным образцам. Вот если попадается у него вдруг изображение человека, то оно уже собственно живописно: это именно живописная условность, а не зрительный обман. Но в результате гладкость письма в сочетании с иллюзией тактильности сегодня, в XXI веке, даёт возможность ретроспективного обзора всех культурных форм, найденных и пройденных человечеством.

То, что раньше обманывало, теперь убеждает в незыблемости и неотменимости культурного прошлого.

Вера Калмыкова
искусствовед, филолог.