Выставка


Дедушка сидел с ногами, опущенными в таз, а на голове лежаля мокрая тряпка.
- Что это с ним, - спрашиваю отца, - опять давление?
- Ему отказали в персональной выставке, зал не дают.
- Почему, у него же все готово для выставки?
- Его художники не любят, - многозначительно ответил отец, - потому что раньше он выступал на собраниях и съездах художников и ругал формалистов. Вот они сейчас ему и мстят. И из-за него и мне портят дело.
И все-таки, дедушка устроил две персональные выставки. Правда, не в Государственной картинной галереи, где ему отказали, а в Доме офицеров ЗакВО и в Доме культуры Руставского металургического завода. Конечно, это не то, но на безрыбье и рак рыба.
Что касается папы, он так ушел из жизни, что не имел ни одной персональной выставки.
И вот я по совету жены (советы легче давать, чем их реализовывать) решил устроить выставку. И не персональную, а выставку трех поколений. Перед тем, как написать заявление с просьбой включить нашу выставку в календарный план, я, пересматривая дедушкины бумаги, обнаружил копию заявления, где он просил к своему 75- летию организовать персональную выставку, в которой ему было отказано. Честно говоря, я волновался. Дедушке, при всех его орденах и званиях, было отказано, а у меня нет ни того, ни другого. Правда, у меня отношения с художниками значительно лучше и я более дипломатичен, думал я, идя за ответом. Директор Государственной картинной галереи встретил меня весьма любезно, сказав, что для них большая честь устроить подобную выставку и что они мне предоставляют право самому выбрать время проведения выставки. Я выбрал самое благоприятное время и ее включили в календарный план 2001 года.
У меня в запасе был целый год на подготовку. И если с моими работами все было в порядке, то с дедушкиными и папиными все обстояло иначе. Слух о предстоящей выставке сразу распространился среди художников. Все с нетерпеньем ждали этой выставки, надеясь увидеть работы тех, кого уже давно не было в живых, и работ, которых не встречали на выставках.
Конечно, идея была хорошей, но работ законченных и в приличном состоянии практически не было. И вот мне пришлось бросить все свои дела, свою живопись и полностью переключиться на живопись отца и деда, а именно, реставрировать дедушкины картины и доканчивать папины. Если принять во внимание, что для дедушки холсты грунтовала бабушка, то нетрудно представить, в каком состоянии были его картины. А к тому же бабушка сама сажала его картины в рамы и при этом часто прибивала не раму к подрамнику, а раму в холст, так что многие холсты были в дырках от гвоздей. Вот и пришлось мне осваивать ремесло реставратора. А вот папины работы, оставленные на середине пути, пришлось доканчивать и при том стараться, чтобы они были в его стиле и манере. Так я осваивал ремесло фальсификатора. Конечно, я не успел подготовиться в срок и попросил перенести выставку на следующий год. Наконец, к весне 2002 года выставка была готова. На ней были представлены работы дедушки, папы и мои, а также шесть работ моей дочери, которая к тому времени окончила художественное училище. Был большой ажиотаж и на выставку пришли многие художники. Были выступления и восторженные отзывы. Я тоже выступил. В своем выступлении я упомянул о том, как дедушке отказали в персональной выставке, а папа даже не обращался с подобной просьбой, зная наперед что откажут. Я смотрел в зал на присутствующих художников, пытаясь найти среди них кого-нибудь из тех, кто мог хотя бы теоретически отказать дедушке. Но, увы, людей того возраста в зале не было, да и сверстников отца раз-два и обчелся. Зачем, думаю, я им рассказывал о той истории с отказом, они-же к этому не имеют никакого отношения, большинство из присутствующих ведь дедушку и в лицо никогда не видел. Но я сделал один вывод: ни люди, ни художники не изменились, главное не кто ты и какие у тебя звания и работы, а главное, какие у тебя взаимоотношения со своими коллегами.

Гитарист


- Джованни, у тебя найдется пару картин на тему "Старый Тбилиси, - слышу в трубке взволнованный голос директора художественного салона, - принеси в салон, здесь верный покупатель, постой, лучше три работы принеси, пускай сами выбирают. Несу три работы, а в дверях салона меня уже ждет директор и говорит:
- Это для Эдика (имеется в виду Шеварднадзе), он едет во Францию к Шираку, они хотят для подарков.
Так получилось, что забрали все мои три работы и столько-же моего коллеги Джемала. А гонорар должны были перечислить. Я не люблю, когда берут работы для правительства. Приходится долго ждать перечислений. Узнав об этом, я вспомнил как однажды в 1993 году у меня взяли картину, которую наш президент презентовал главе Китая. Тогда еще ходили купоны и работу оценили в миллион купонов. Не удивляйтесь, тогда Тбилиси был городом миллионеров. Сумма была действительно огромной, но пока ее выплатили, купон так упал, что она стала мизерной и на нее можно было разве что купить порцию мороженого для ребенка.
И вот начались месяцы ожиданий. Я и Джемал регулярно звонили в салон и справлялись на счет гонорара, а директор каждый раз с виноватым голосом сообщал, что гонорар еще не перечислен. Не могу сказать, что без этих денег я бы испытывал финансовую катастрофу, но меня злил тот факт, что кто-то (пусть и Эдик) делает кому-то (Шираку) подарки за мой счет. Лучше бы я сам подарил, хоть не было-бы обидно. А Джемал жаловался, что очень рассчитывал на эти деньги, так как ему предстояла операция на сердце. Нам в салоне говорили, что они сами все время звонят в министерства и те им только обещают, что вот-вот перечислят деньги. Потом даже это не говорили и начали сваливать один на другого.
Министерство Иностранных Дел на Министерство финансов, а оно, в свою очередь, на какой-то отдел, ответственный по закупкам правительства. И в этих разборках прошло около девяти месяцев. Я жаловался на непунктуальность властей, а Джемал на свое больное сердце. Однажды он мне звонит и сообщает, что все в руках одного чиновника в Совете министров по имени Гоги. Вот если найти к нему доступ, утверждал Джемал, проблема разом решится. Но имя Гоги ровным счетом ничего не говорит, в Тбилиси половина мужского населения носит это имя, уменьшительно-ласкательное от имени Георгий. Значит, надо еще узнать фамилию. В конце концов, после некоторых расспросов нам удалось установить и фамилию этого чиновника. Оставалось только найти к нему доступ. Так просто к высокопоставленным и влиятельным чиновникам не попадают. Не буду рассказывать чего мне стоило добиться у него, у этого таинственного и всемогущего Гоги аудиенции, а скажу только, что к ней я подготовился весьма основательно. Продумал все свои слова и аргументы, а также и внешний вид, с каким мне надлежит явиться в Совет министров. И вот я по коридору направляюсь в кабинет чиновника Гоги и слышу стук собственного сердца. Но сейчас мы на время оставим Совет министров и чиновника Гоги и обратимся к другому Гоги, на этот раз Гоги-гитаристу.
Гитариста Гоги я знал много лет. Хотя мы не дружили, но постоянно встречались на концертах гитарной музыки. Я большой любитель классической гитары и раньше не пропускал ни одного концерта. Среди местных гитаристов у меня много друзей и время от времени я слышал их выступления на концертах. Слышал всех знакомых мне гитаристов, но только не Гоги. Гоги не пропускал ни одного концерта гитарной музыки и нам часто приходилось сидеть рядом в зрительном зале. Слушая чужое исполнение, Гоги машинально делал пальцами движения, как бы имитируя движения исполнителя. Ни о чем другом при встрече со мной не говорил, как только о гитаре. И исходя из его слов, для него кроме гитары ничего не существовало. Но его выступления я ни разу не слушал. Да и другие гитаристы ничего конкретного о нем сказать не могли. Как видно, и они его не слышали. То что Гоги был гитаристом, это бесспорно. Видно было и по его пальцам и по движениям имитирующим игру на гитаре. Можно сказать, что он играл без звука.
А сейчас вновь вернемся в коридор Совмина, где мы расстались. Подхожу к кабинету чиновника, захожу, докладываю секретарше о себе. Она просит немного подождать, у Гоги посетители. Вот уходят посетители и секретарша просит меня войти. Вхожу и кого вижу. Конечно Гоги, но Гоги гитариста. Какой сюрприз. Гоги чиновник и Гоги гитарист одно и то-же лицо. И тут я вспомнил все те хохмы и подтрунивания, которые Гоги пришлось от меня выслушивать в свой адрес. Я надеялся, что чувство юмора у него, все-таки, было и он мне не будет мстить. Гоги меня принял весьма радушно. Но он не давал мне говорить о деле, из-за которого я с таким трудом добивался аудиенции с ним. Что бы я ни говорил, он все равно переводил разговор на гитару. У него в руке не была авторучки или телефона, как у подобных чиновников, он держал какой-то деревянный брусок сантиметров 20 в длину, на котором было натянуто шесть рыболовных лесок в виде струн. Гоги, заметив мой взгляд на этой деревяшке, поспешил объяснить мне, что это приспособление для упражнений пальцев руки. И что на работе он не имеет возможности играть на гитаре и вынужден довольствоваться подобным тренажером. В конце концов после долгих усилий мне, все-таки, удалось рассказать ему о ситуации с гонорарами и Гоги обещал все уладить.
Действительно, не прошло и недели, как Гоги звонит ко мне и сообщает:
- Джованни, приятная новость, приехал один известный гитарист из штатов, концерт в филармонии, обязательно приходи, - а затем добавляет, - постой, чуть было не забыл, деньги за ваши картины перечислены. Ну как, придешь на концерт?
- Приду непременно, - говорю радостный, но при этом абсолютно не думающий о концерте, а предвкушающий получить свой гонорар.
На следующий день мне позвонил директор салона и торжественно сообщил, что им удалось-таки выбить деньги у Министерства финансов и они, то есть деньги, ждут меня. По опыту знаю, что откладывать в подобных случаях нельзя и не теряя времени направляюсь в салон, в бухгалтерию. Там уже находится радостный Джемал, которому кассир отсчитывает деньги. Посмотрев на Джемала никогда не скажешь, что ему предстоит операция, у него здоровый и бодрый вид. Я получал свой гонорар и думал, как важно иметь знакомых во всех инстанциях. Как говорится не имей сто рублей. Я посмотрел вокруг, все были счастливы. Директор салона, что деньги перечислили и он из комиссионных сможет выплатить зарплату персоналу и оплатить долг за электроэнергию, кассир был доволен, что получил чаевые, Джемал что ничего не помешает сделать операцию, а я был доволен, что моя любовь к классической гитаре сделала всех счастливыми. Я ничего не рассказал о своей встрече с Гоги чиновником-гитаристом и довольный пошел домой.

Эпилог

Месяц спустя Джемал все-таки лег на операцию. Как видно благоприятный момент для операции был упущен или врачи сплоховали, и бедный Джемал остался на столе. Эдик ушел в отставку и сидит у себя в загородной резиденции и смотрит на натюрморт, что подарил ему зять. Натюрморт, автора которого он так замучил с гонораром за подарки Шираку, который, кстати, тоже уже не президент. Салона больше нет и на его месте магазин оптики фирмы "Ронико", а директор салона куда то делся, я его с тех пор не видел. Гоги-чиновника уволили из министерства (новая администрация) и недавно он, наконец, дал небольшой концерт по телевидению и имеет возможность посвятить все свое время классической гитаре.

Помощь


- Я думаю, что лучше дать ему денежную помощь пока он живой, - сказал директор художественного училища, грустно посмотрев на членов своего коллектива, выражение лиц которых было не менее грустным, то-ли от того, что им было жаль своего сослуживца, то-ли от того, что предстояло положить некоторую сумму в качестве денежной помощи.
- Потом, - продолжил директор с задумчивым видом человека, который всегда может подкрепить сказанное бесспорным аргументом, - потом будет поздно. Он не узнает о нашем добром поступке и не оценит его. А венок заказывать не стоит, цветы все равно завянут и, к тому-же, он не питал особого интереса к цветам. Посмотрите, на его многочисленных натюрмортах нет ни одного цветка. Лучше дадим ему деньги. Вы составьте список педагогов и в день зарплаты соберите, - сказал он обращаясь к кассиру, - а ему мы их вручим в день защиты дипломных работ. Он, как всегда, будет читать рецензии. Если, конечно, до этого будет в состоянии. Вот после их прочтения и дадим ему материальную помощь. Хотя помочь ему уже ничем нельзя. Во всяком случае, это будет по-христиански.
На этом педагогическое собрание закончилось и кассир приступил к составлению списка.
- А его самого включить в список? - вдруг неожиданно спросил кассир.
- Нет, - ответил уверенно директор, - его включать в список не нужно. Все равно, деньги получит он. И если брать и с него, он догадается в чем дело и получится как-то неудобно.
- А если он не умрет? - задал кто-то из присутствующих каверзный вопрос.
- Не умрет - так не умрет, очень хорошо, вам вернут ваши деньги, - невозмутимо заявил директор.
- А кто вернет?
-Он, разумеется. Или вычтем у него из зарплаты, - ответил директор все так-же невозмутимо.
- Что у него за зарплата, кот наплакал.
- Тогда ему придется продать один из его "Старых Тбилиси", - у директора на все был готовый ответ.
Я не уверен, что именно это было сказано на том педагогическом собрании, но то, что наверняка что-то в этом роде, не сомневаюсь.
На этой обнадеживающей ноте оставим директора и весь его педагогический коллектив и начнем все по порядку.

В ту зиму мне пришлось довольно часто присутствовать на праздничных застольях. Должен сказать, что хотя я не обжора, но если стол изысканный, то порою я не всегда даю себе отчет, сколько съестного я поглощаю и замечаю это только после того, когда съестное исчезнет с тарелки и желудок громогласно заявит мне об этом. Так вот, в ту зиму я поел слишком много чего-такого, что желудок не воспринял и начал со мной скандалить. А весной все обострилось и врач поставил диагноз - гастрит. Гастрит, который острит, сострил я, хотя мне было не до юмора. Я сел на страшную диету и стал худеть. А в один прекрасный день, поскандалив с итальянским консулом и понервничав, я вдруг позеленел и пожелтел. Опять врачи, анализы, исследования и вот получаю заключение - воспалительный процесс и припухлость стенок желудка. А может, это опухоль. Опухоль, а вдруг злокачественная. Вай, умираю. Тут-же сообщил в училище, начал писать завещание, делить книги и картины между детьми и давать последние наставления. Но сев на диету и приняв какие-то китайские таблетки, боли прекратились, я стал себя хорошо чувствовать, настроение улучшилось, постепенно стал забывать о дележе наследства и начал писать рецензии, которые мне предстояло прочитать в день защиты дипломных работ выпускников художественного училища. И вот наступает день защиты. Меня все встречают аплодисментами и радостными возгласами, как будто-бы, это была моя защита, а не студенческих работ. На глазах у многих женщин там присутствующих я заметил слезы сочувствия. Кто-то преподнес мне букет цветов и в зале прокомментировали "Не рано-ли?". А потом ко мне подходит местком и предлагает какую-то сумму денег завернутую в бумажку, на которой замечаю фамилии.
- Джованни, это деньги, которые мы собрали для тебя, - говорит местком, - мы подумали, что лучше их сейчас дать тебе, чем потом.
- А почему вы собрали для меня деньги? - удивленно спрашиваю я.
- Дело в том, - отвечает местком, - что когда умер Датико, мы собрали деньги на венок, а бедный Датико ничего не почувствовал, лучше-бы мы ему дали деньги при жизни.
- Я вам очень благодарен, - отвечаю я, - но я не бедный Датико и пока не собираюсь умирать, так значит, вы на мои похороны собирали деньги.
- Нет, что ты, Джованни, - стал оправдываться местком, - мы хотели сделать тебе подарок, подумали, может ты хочешь купить себе, что тебе нравится, какую-нибудь книгу или..
- Раздать обратно, - заявляю я решительно, - Когда буду умирать, сообщу вам заранее, чтобы успели собрать деньги.
Деньги конечно не возвратили тем, кто их положил. После защиты дипломных работ на эти деньги купили пиво, закуски и устроили импровизированный кутеж, на котором я не присутствовал, так как находился на строгой диете.
Как мне рассказали потом, на кутеже пили за мое здоровье и за процветание училища. Что касается моего здоровья, вполне возможно, что тосты и дали какой-то результат, но вот училищу они не помогли. Здесь тосты не сработали. Как видно, училище больше меня нуждалось в какой-то помощи, но помочь ему было некому.
С тех пор прошло около трех лет. Училище вот-вот закроют. Но никто не собирает денег. Ему уже не помочь.

Натюрморт с долларом


- Джованни, не бойся, возьми себе на память, - сказал Серджо, протягивая мне банкноту достоинством в один доллар.
- Нет, спасибо, не нужно, - отказывался я, зная что иметь доллары не безопасно.
- Чего ты боишься, - настаивал итальянец, - это всего лишь один доллар. Бери, никто не видит.
И видя мою нерешительность, он почти силой засунул банкноту мне в карман. Чтобы понять правильно эту сцену надо сказать, что она имела место в конце семидесятых годов, когда хранить валюту было небезопасно. Я уступил и не мог дождаться того момента, когда смогу прийти домой и глубоко запрятать эту бумажку, которую так близко видел впервые.
Прошло несколько лет и мне захотелось написать натюрморт с баварским кувшином, незадолго до этого приобретенного в комиссионном магазине, именно для этой цели. Обычно натюрморты мне ставил папа. И хотя мне было уже за тридцать, папа все так-же ставил мне натюрморты.
- Вот так, я думаю, что теперь хорошо, - сказал папа, только что закончив компоновать предметы на столе, - сюда можно было-бы добавить какой-нибудь горизонтальный предмет, ну, хотя-бы, какую-нибудь бумажку.
- Подожди, кажется я придумал, - воскликнул я, вспомнив о моем спрятанном долларе, - Одну минутку.
Я побежал и вернулся с долларом, который положил на то место, куда папа предлагал положить какую-нибудь бумажку. Увидя доллар, папа весь изменился в лице, у него сразу на лбу выступил пот от волнения. Нужно сказать, что он не отличался смелостью и часто повторял "Я не трус, но я боюсь". Я, честно говоря, не ожидал от него такой реакции.
- Откуда он у тебя, где ты его взял, нас всех арестуют, если узнают. Ты что, не знаешь, где мы живем?
- Почему всех арестуют, - возразил я, - большое дело - один доллар, и кто об этом узнает?
- Кому нужно, тот и узнает. Вот Ремика чуть-чуть не арестовали из-за долларов.
- Но ведь не арестовали, - возразил я.
- Потому что он спрятался, когда найдут арестуют. А ты еще хочешь нарисовать доллар, что фальшивомонетчик - пошутил папа, все еще пытаясь разубедить меня.
Но я стоял на своем и папа уступил. Я начал писать этот натюрморт с большим энтузиазмом. И в конце каждого сеанса убирал доллар и прятал до следующего, что бы кто-нибудь не увидел. Но натюрморт я не успел кончить. У меня начались семейные неприятности, бракоразводный процесс, смерть отца и другие неприятности, которые уже отдельная тема, сама по себе не менее интересная. И так проходили годы. Я каждый раз вновь ставил натюрморт и малость поработав, вновь его убирал. Композиция мне чего-то не нравилась, пытался ее изменить. Кое какие предметы заменил, кое-какие переставил, но доллар неизменно занимал свое почетное место на переднем плане. Бывали моменты.когда разочаровавшись в натюрморте и не веря в благополучный конец, я хотел было его записать, как поступаю с явно неудавшимися работами, но вспомнив, что его мне ставил папа и это был последний им поставленный натюрморт, рука как-то не поднималась его записать. К тому же, мама отговаривала меня от этого шага, говоря, что уже так много было сделано. В конце концов я решил его закончить во что бы то ни стало.
Сказано сделано. Когда я его кое-как докончил, то посчитал, что на его исполнение ушло около семи лет. Кто-бы мог подумать. И я решил выставить его при первой-же возможности. Тем более, что уже никто не боялся иметь доллары. Но прежде, чем я его выставил, прошло десять лет. За это время были всякие войны и беспорядки и людям было не до искусства. Когда я его выставил, многие коллеги считали, что доллар вносит диссонанс в подбор предметов. Но я так не считал, для меня он был центром композиции. Кто бы тогда мог подумать, что придет время и люди станут избавляться от этого денежного знака и обменивать его на любой другой.
Прошло несколько лет. За это время я написал десяток натюрмортов с этим баварским кувшином, но ни разу не клал в натюрморт доллар. Уже нет папы, нет органа, которого так боялся папа, нет у меня и долларов, если не считать того первого и единственного который смотрит гордо с натюрморта, не предполагая что его ждет.

Учёный


- Я могу определить, что у кого болит, какой орган плохо функционирует, - сказал Саша и начал водить вдоль и поперек моего тела какуюто медную проволоку в форме буквы "Т".
Саша не врач и никогда им не был. Он работал а Академии наук и занимался коструированием специальной апаратуры для исследования космического пространства. Я до конца не понял кем он был по профессии, физиком, математиком, конструктором, для меня он был "ученый" и все, глубже я уже не вникал. Во-первых, это мне было неинтересно, а во-вторых, все равно, я ничего-бы не понял.
- Ну и что у меня болит, - спрашиваю я с любопытством.
- У тебя болит желудок, - с уверенностью отвечает Саша.
- Странно, а я думал что сердце, - удивляюсь я.
- Нет, сердце у тебя здоровое, тебе кажется что оно болит, а вот желудок болит, хотя ты этого не чувствуешь. Апарат показывает, что болит.
- Что, эта штучка, - указываю на проволоку, которую держит Саша, - это твой аппарат?
- Нет, аппарат я сам, а это всего лишь индикатор, - невозмутимо и уверенно заявляет "ученый".
Я всегда считал художников странными людьми, а тут оказывается что и люди науки им не уступают. А Саша, между тем, продолжал водить вдоль моего тела свой индикатор и, то и дело, заявлял мне о моих болячках, о которых я и не подозревал. Когда ему надоело заниматься мной, он посмотрел на стены моей мостерской, увидел там на стенах портреты и вдруг заявил:
- Сейчас мы определим чем они больны, - сказал он и поднес свой индикатор к одному из портретов, поводил вдоль холста и выдал диагноз:
- У него больное сердце, надо обратиться к врачу.
- Это мой родственник Куки, у него болят почки, на сердце он не жалуется, - заметил я.
- Может, почки тоже болят, но это я не вижу, так как портрет погрудный, почки остались вне портрета, а вот сердце находится в пределах его.
- А про этот портрет, что скажешь? - указываю Саше на один портрет, написанный моим дедушкой много лет тому назад.
- Этот мужчина имеет проблемы с легкими, у него, к тому-же, не в порядке печень, нужно срочно обратиться к врачу, - советует Саша.
- Уже поздно, - говорю я, - он давно умер, лет двадцать назад, твой диагноз запоздал. Но как ты можешь с твоим аппаратом определять диагноз по живописи? Это-же, всего лишь холст, покрытый масляной краской. Ничего-же кроме складок одежды не видно, даже органы не нарисованы. А некоторые едва покрыты.
- Джованни, послушай, - заявляет Саша ученным видом, - когда ты рисовал эти портреты, то сам того не ведая, передал их энергетику, их биологическое поле. И мой аппарат, то есть я, с этим индикатором определяю состояние этого энергетического поля.
- А если я возьму твой индикатор, то смогу-ли определять болезни? -спрашиваю наивно.
- Ты не сможешь, у тебя нет аппарата, ты не апарат, ты Джованни, ты должен рисовать картины, - заявляет Саша, но видя вырaжение недовольства на моем лице, добавляет, - хорошо, если хочешь попробуй, я тебе отдам этот индикатор, у меня еще есть.
Я взял индикатор и стал пробовать, водил и по живым и по портретам.
Безрезультатно. Я понял, что я не аппарат, а всего лишь Джованни.
Больше мы не обращались к этой теме. Через несколько лет Саша уехал в Днепропетровск к своим родителям и больше я его не видел. Прошло несколько лет и я вспомнил эту историю с индикатором, который нашел в своем письменном столе.
Вместе с индикатором я вспомнил весь наш разговор с Сашей, который меня тогда развеселил и который я, честно говоря, не принял всерьез, приняв все это за его чудачества. Но по прошествии нескольких лет, проанализировав все, что случилось за эти годы, я вдруг дал себе отчет, что практически все что предсказал Саша сбылось. Мой родственник Куки, который лечил почки, неожиданно умер от сердца. У меня обнаружился гастрит, о котором я не подозревал. Да и остальные его заключения, которые я запoмнил, сбылись. Особенно меня заинтриговала диагностика по живописному портрету. Правда, должен сказать, что портреты, которые исследовал "ученый" были исполнены в реалистической манере с передачей сходства и характера. Интересно, что-бы обнаружил Сашa, если-бы водил своим индикатором по модернистическим портретам, которые в основном и присутствуют на сегодняшних выставках. Наверное, не столько состояние портретируемых, сколько самих авторов. Я также вспомнил, как увлекшись, он начал водить индикатором по всяким предметам и что-то говорил, уже не помню что. Но когда он неожиданно увидев геoграфическую карту, стал водить по ней, мне стало жутко от его прогнозов. Часть этих прогнозов уже сбылась. С волнением и страхом жду, когда сбудутся и остальные прогнозы, хотя в душе слабо надеюсь, что это нас минует. Может-же аппарат в чем-то ошибиться.

Нонна из Ашдода


- Это я, Нонна из Ашдода. Я вам выслала бэ.
- Какая Нонна, - спрашиваю, еще не поняв кто мне звонит - Что за бэ?
- Какб вы не помните? Я в прошлом году купила у вас картину "Старый Тбилиси", а сейчас хочу заказать еще. Я вам выслала бэ.
Да, кажется я ее вспомнил. В тот день она приходила ко мне с одной женщиной.
- Вы Джованни, мне не давали ваш адрес, но я сумела все-же его достать.
- Очень приятно, - отвечаю учтиво.
- Я была здесь в салоне. Этот нахал директор, - начала она, -так грубо со мной разговаривал. Мне понравилась ваша картина, а директор отказался немного уступить в цене. Я Нонна, Нонна из Ашдода, а это моя соседка, она живет здесь в Тбилиси, у нее хороший вкус.
При этих словах, сопровождающая ее женщина скромно, но с достоинством улыбнулась.
- Я так хотела купить вашу картину с дождем, но этот грубиян ваш директор не захотел уступить.
- Мне очень жаль, - отвечаю я, - чем могу быть полезен?
- Я хочу купить вашу картину, такую что видела в салоне, но не совсем такую, а другую. Я не хочу что бы у кого-нибудь была такая картина как у меня. Я ее повешу у себя в квартире, в Ашдоде. Что-нибудь такое, что за душу берет. Через неделю я уезжаю в Ашдод и хотела бы забрать с собой вашу картину.
Я начинаю перебирать в памяти что у меня есть подходящее и на ее счастье (а на мое несчастье), нахожу одну работу, тоже Тбилиси, тоже дождливый пейзаж, но другой вид. И довольный, что могу удовлетворить клиента, показываю ей картину.
- О, какая прелесть! - восклицает Нонна, - именно такое я и хотела. Я знаю, куда ее повешу в своей квартире в Ашдоде. А вы не уступите мне немного в цене, - вдруг жалобным голосом и с некоторым кокетством заявляет она.
- Да, но я еще не называл цены, - удивляюсь я.
- Все-равно уступите, вы-же не такой жадный, как ваш директор салона.
- Хорошо, я дам ее значительно дешевле чем в салоне.
- Как я вам благодарна, вы такой порядочный человек, таких сейчас мало, - сделала мне Нонна комплимент.
На следующий день она вдруг заявляется с моей работой в сопровождении своей соседки и говорит взволнованным голосом: - Вчера я целую ночь не спала, все переживала, не знала, как вам сказать. На вашей картине фаэтон заезжает за угол дома и лошадь не видна. Я хотела-бы, чтобы фаэтон шел сюда и лошадь была-бы видна. Если вам не будет трудно, не могли бы вы повернуть фаэтон.
- Повернуть, так повернуть, в чем проблема, будет сделано, - успокаиваю я капризного клиента и начинаю жалеть, что продал ей картину.
Я повернул фаэтон к большой радости Нонны и ее соседки. Забирая работу Нонна попросила меня дать ей на память несколько фотографий моих работ, в чем я ей не отказал, будучи благодарен, что она уезжает и оставляет меня в покое.
А сейчас вернемся к тому телефонному звонку, о котором говорили в самом начале. Итак, где мы остановились.
- ........я вам выслала бэ.
- Что за бэ? - интересуюсь я.
- Я хочу вам заказать картину. Там должны быть полуобнаженные женские фигуры на природе. В стиле Боттичелли, вы-же видели его картину "Примавера".
- Нет не видел, - отрицаю я, - Кто такой Боттичелли, это что, художник из Ашдода, первый раз слышу.
- Как, вы не знаете Боттичелли, не может быть - удивляется Нонна, - вы так на него похожи.
- Я хочу, чтобы было, как у Боттичелли, но в вашем стиле.
- Но где вы видели у меня обнаженных или полуобнаженных женщин? Что, написать их в стиле Старого Тбилиси? - пытаюсь отделаться от этого кляузного заказа.
- Джованни, неужели вы не рисовали обнаженных женщин, все художники их рисуют, и к тому-же я уже выслала вам бэ. Пойдите и получите, я их выслала на ваше имя по wеsternunion.
Ничего не поделаешь, деньги высланы, надо приступать к заказу. Я написал для Нонны картину. Это было нечто среднее между Джованни и Боттичелли. А Нонна, между тем, звонила из Ашдода и справлялась на счет картины:
- Джованни, как идет мой заказ? Когда закончите, позвоните к моей соседке, она придет и посмотрит. Я доверяю ее вкусу. Она вам заплатит остальное и заберет картину. Сделайте ей золотую раму, не скупитесь, я ее оплачу.
Когда картина была готова, я созвонился с соседкой, вкусу которой так доверяла Нонна (вполне возможно, что эта соседка проявила свой вкус, когда они вместе выбирали какие-нибудь туфли или люстру для квартиры в Ашдоде). Соседка с видом эксперта или искусствоведа посмотрела строго на картину и высказала свое заключение:
- Видите ли, - начала она, - ваши деревья на сзади очень темные, нужно было-бы сквозь веток пустить солнечный свет, и трава должна быть освещена солнечными лучами. Нужно показать голубое, чистое небо.
Мне ничего другого не оставалось, как только соглашаться с ее замечаниями и обещать принять их во внимание. Я внес изменения, о которых говорила соседка и получилось нечто среднее между Джованни, Боттичелли и импрессионистами. Когда работа была откорректирована, соседка сдержанно ее восприняла, сказав:
- Пускай сама Нонна решает, я не могу брать на себя такую ответственность. Ответственность брать не хотела, а работу все-же взяла, хотя денег не заплатила. А вот раму уже я не захотел заказывать, здесь уже я не хотел брать на себя такую ответственность. Мы с соседкой решили, пускай Нонна, когда вернется с Ашдода, все сама решает. Но время шло, а Нонны не было видно, ни ее, ни ее денег. Я в душе уже махнул рукой и на картину и на гонорар. Столько работ уже терял, пускай пропадает и эта.
И вот по прошествии двух лет, долгожданный телефонный звонок:
-Это, Джованни, я Нонна из Ашдода, - слышу голос, который уже успел подзабыть, - мне надо срочно вас увидеть.
- Жду, - коротко ответил я, ничего хорошего не ожидая от этой встречи.
Как и предполагал, Нонна пришла в сопровождении своей соседки, с которой как видно, никогда не расставалась находясь в Тбилиси. Пришла с соседкой и ...моей картиной.
- Джованни, я так расстроена, - начала она жалобным голосом, - я совсем не этого ждала. Разве это я просила вас нарисовать?
- А что? - пытаюсь защитить свое детище, - в стиле Боттичелли, почти как "Примавера", и в стиле Джованни, правда с некоторыми импрессионистическими нюансами, по совету вашей уважаемой соседки.
- Что вы со мной сделали - начала возмущаться Нонна, - я не хочу эту картину, я не повешу ее в своей квартире в Ашдоде. Продайте ее кому-нибудь другому. Я вам прислала бэ и взамен сделайте мне другую картину.
- Что вы мне заказали то я и сделал. Откуда я знаю, что у вас в воображении, я-же не сижу у вас в голове, чтобы читать ваши мысли. Единственное, что могу сделать, забрать свою картину и вернуть ваш бэ.
- Как вам не стыдно, - начала упрекать меня Нонна, - я столько хорошего рассказывала о ваших картинах в Ашдоде с моим знакомым, что они о вас подумают.
- Что хотят, то и думают. Забирайте свое бэ, - возмущаюсь я.
- Вы должны нарисовать мне натюрморт, вы меня так огорчили!
Я часто ловлю себя на том, что бываю очень сентиментальным и уступчивым. Таким я оказался и в этот раз. Когда натюрморт был закончен, я дал ей знать и она явилась со своей соседкой. Посмотрев на натюрморт самым недовольным взглядом, Нонна заявила:
- Это чем вы написали, это что, масляные краски?
- Да, а что, разве не видно? - удивляюсь я.
- Я не хочу этот натюрморт, - сказала Нонна чуть ли не плача.
Я уже не знал что делать и готов был отдать все, что угодно, лишь-бы она оставила меня в покое. Вдруг, на мое счастье, ее взгляд упал на один из моих этюдов, который висел на стене.
- Я хочу это. Дайте мне этот пейзаж, я его повешу в своей новой квартире.
- Где, в Ашдоде? - спрашиваю я, снимая этюд со стены.
- Нет в Тбилиси. Вчера я купила здесь квартиру и у меня кончились все деньги, осталось только, чтобы доехать до аэропорта. Я не смогла-бы доплатить за ваш натюрморт. А эту работу уступите мне в счет бэ, что я вам прислала, - сказала Нонна и добавила, - Джованни, я ваш клиент, мы скоро вновь встретимся.

Эпилог

Возвращаясь сегодня с одной выставки, я подумал про себя "приду домой и закончу рассказ о Нонне из Ашдода". Не успел я подумать об этом, как вдруг споткнулся о что-то и грохнулся на мостовую, сделав в воздухе какое-то сальто-мортале. Я разбил себе колено и порвал штаны. Вот вам и финальный аккорд рассказа о Нонне из Ашдода.

Где трагедия, там Шекспир


Когда я его увидел, то сразу понял, что-то произошло. Юра мне показался похудевшим и осунувшимся. Полным он никогда не был, даже у него была кличка "вобла", но и таким исхудавшим я его не помню. В последний раз я его видел год назад, он ко мне приходил с одной пышной и цветущей женщиной, как-будто сошедсшей с полотен Рубенса, и представил ее как свою жену. Худой и смуглый Юра очень контрастировал со своей полной и светло-розовой женой. Хотя я давно знал Юру, о его профессии не имел представления. Это был весьма образованный и эрудированный человек, и насколько мне известно, был фарцовщиком.
- Юра, что произошло? - спросил я его как только он вошел.
- У меня умерла жена, - коротко ответил он.
- Никогда бы не подумал, - сказал я, - она выглядела такой здоровой. Садись, Юра, расскажи.
Юра сел, потом попросил стакан воды и молча продолжал сидеть. Я ждал, что он что-нибудь расскажет, но он молчал. Что бы его как-то развлечь, я сам начал что-то рассказывать, но затем почувствовав, что Юра меня не слушает и погружен в свои мысли, я тоже перестал говорить. И так мы оба молчали, а затем, видя что он практически не двигается и тихо сидит, я решил написать его портрет.
- Юра, если у тебя есть время и ты никуда не торопишься, давай я набросаю сейчас твой портрет.
- Давай, бросай, - последовал ответ.
Я взял первый попавшийся холст, и начал быстро рисовать Юрин портрет. Зная Юру как человека непунктуального и непредсказуемого, я не мог рассчитывать, что он будет регулярно приходить позировать. И видя, что портрет продвигается удачно, мне не хотелось-бы, чтобы он остался неоконченным. И помня совет отца, что в первую очередь надо писать лицо и руки, именно на этих деталях я и сконцентрировал свое внимание. Его клетчатый пиджак никак не сочетался с внешностью и позой. Поэтому, я в общем, обрисовав контур фигуры, не заострял внимание ни на одежде, ни на антураже. И как в последствии убедился, был прав. Просидев часика три, Юра встал, посмотрел на портрет,( который получился удачным и сходство был схвачено), улыбнулся и попрощался, обещав прийти через пару дней на сеанс. Но как я и предполагал, Юра не пришел. С тех пор я его больше не видел. Портрет пролежал у меня некоторое время, а потом я решил от себя его кончить. Не люблю, когда в мастерской валяются незаконченные холсты. К тому же обидно было, ведь потратил время, эмоции, и к тому-же, лицо и рука были практически написаны. Вот я и "одел" Юру в костюм 16века и был доволен, что труд мой не пропал зря.
Так получилось, что несколько лет спустя, в Тбилиси, под патронажем Британского посольства в Грузии решили организовать выставку, посвященную Шекспиру и Англии. Звонит ко мне известный искусствовед Нино Заалишвили,( которая всегда отличалась как организатор интересных художественных мероприятий, и можно сказать что наше искусство очень обязано деятельности этого человека), и предлагает мне принять участие в этой выставке, если у меня найдется что-нибудь подходящее. Я с сожалением отказываюсь принять участие в выставке, сославшись на неимение работы на данную тематику. Но затем подумав, я вспомнил о портрете Юры. Этот портрет мне всегда чем-то напоминал шекспировского Гамлета. Почему фарцовщик Юра Тарашвили не может быть принцем Гамлетом. Если Марк Твен сделал принца из нищего, то почему я не могу сделать его из тбилисского фарцовщика, подумал я и понес на выставку этот портрет под названием "Гамлет", а в скобках написал "портрет Юры Тарашвили ". Какого было мое удивление и негодование, когда вышел каталог, где под моим портретом стояла надпись: Юра Тарашвили "Портрет Шекспира". Можете себе представить мое возмущение. Мало того, что исказили название работы, они еще и лишили меня авторства. Так Юра вошел в каталог британской выставки, не нарисовав за всю жизнь ни одной картины. А выставка проходила в выставочном зале галереи "Универс". Эта галерея была не что иное, как несколько аудиторий Политехнического института, которые объединили и переоборудовали под галерею. Я повозмущался, а потом смирился. В жизни все случается. Если я мог из фарцовщика Юры сделать принца, то почему галерея не может из него сделать художника, когда она сама из аудиторий политехнического института превратилась в галерею.

Композитор


У меня есть привычка, когда рисую, что-то напевать. Не важно что, какую-нибудь мелодию. Это помогает мне работать и создает приятное настроение для бодрости духа. В тот день, работая над одной картиной на тему Старого Тбилиси, я как всегда напевал какую-то мелодию. Должен сказать, что музыкального слуха, как и музыкального образования, у меня нет, и поэтому я напеваю про себя или вполголоса, чтобы не раздражать присутствующих своим фальшивым пением. Как я уже сказал, в тот день я также напевал какую-то мелодию, которая не оставляла меня, она как будто-бы, прилипла ко мне, или вернее, к которой прилип я. Чем больше я напевал ее, тем четче она становилась и тем больше мне нравилась. Я стал ее петь громче. И вдруг я понял, это мелодия моя, я ее сам сочинил, подсознательно, работая. Именно работа вдохновила меня на эту мелодию, а она в свою очередь вдохновляла на работу. И пока я писал, все время напевал ее. Но что сделать, чтобы не забыть ее. Как зафиксировать. Нот писать не умею. Какая жалость. А вдруг забуду. Какая мелодия пропадет, подумал я. Какой композитор пропадает. И в этих мыслях, сожалея о своем композиторском даре, мелодия ,вдруг, вылетела с головы. Она исчезла также неожиданно как и появилась. Никак не мог вспомнить. На следующий день, приступив к работе над той-же картиной и начав, как обычно напевать, моя мелодия вдруг снова появилась. Я решил, что на этот раз ее больше не потеряю и мне пришла потрясающая мысль, напеть ее кому-нибудь, кто умеет записывать на ноты. Но кому? Конечно моей маме, она-же музыкант, профессионал, преподавала сольфеджио. Звоню маме и начинаю напевать мелодию.
- Подожди, я возьму бумагу и ручку, - говорит мама и идет искать эти принадлежности, чтобы записать музыку сына-композитора. Наконец вновь берет трубку и говорит чтобы я напевал. Пока я напеваю фразу за фразой мама записывает.
- Все, я уже записала, когда придешь ко мне, я тебе ее сыграю, - радует меня мама.
Я доволен, теперь мое музыкальное произведение не исчезнет, оно зафиксировано. Я написал музыку. А почему и нет?. Ну и что-ж, что у меня нет слуха. Вот Бетховен совсем был глухой, ничего не слышал, а какую музыку писал. Ну и что, что у меня нет музыкального образования, есть-же художники дилетанты, и я буду композитором-любителем.
Придя к маме и попросив исполнить мое произведение, мама села за рояль и начала что-то играть. Я не мог узнать свое произведение, это была совершенно другая мелодия.
- Но это не моя музыка, - возмутился я.
- То, что ты мне напел, то, я и записала, - оправдалась мама, - Это даже красивей.
- Но она ничего общего не имеет с моей мелодией.
- Ты знаешь, я боялась тебе сказать, чтоб ты не начал кричать, - вдруг виноватым тоном сказала мама, - я потеряла тот клочек бумаги, на котором была записана твоя мелодия. Напой мне сейчас и я ее запишу заново.
- Как я тебе ее напою, я не помню ее. Ни на кого нельзя надеяться.
Я почти смирился с потерей своей единственной мелодии, как вдруг, когда совсем этого не ожидал, работая над той-же картиной и напевая, она сама ко мне явилась. Мне стало ясно, что эта мелодия связана с конкретной картиной и только при работе над ней она появляется в моей памяти.
И вот однажды ко мне приезжает из Франции мой друг Вова Гончаренко, переехавший туда на постоянное место жительства. Вова личность многосторонняя. Он и художник, мастер восточных единоборств и музыкант. К тому же он пишет музыку, песенки на французском языке, которым владеет в совершенстве, и продает их каким-то певцам. Вот к кому я обращусь, вот кто мне поможет, думаю я и прошу Вову записать мне мою мелодию. А Вова просит напеть ее. Я-же ее не могу вспомнить. Тогда я вновь сажусь за мольберт и начинаю писать свою картину. Мелодия тут-же приходит в голову и я ее напеваю Вове.
- Давай запишем на магнитофон, - предлагает Вова, который сам не умеет записывать ноты.
В процессе записи, Вова напевая мою мелодию, делал свою аранжировку и моя мелодия стала походить на весьма приятную французскую песенку. На этом я успокоился и даже решил написать слова к моей музыке. Предполагал написать слова на неаполитанском диалекте, на котором имею опыт писать стихи. Вот тебе и будет новая неаполитанская песня.
Прошло какое-то время, я уже не вспоминал свое музыкальное произведение, так как был спокоен, что оно зафиксировано на пленке. Как вдруг, неожиданно я ее услышал в весьма солидном исполнении. Как так? Откуда? Ее же, кроме меня, никто не знал. Подозрение на маму сразу-же отпало. Во первых мама хромает и редко выходит из дому, к тому же она, как говорит, потеряла бумажку с нотами моей музыки. Неужели это Вова, который запомнил мою мелодию и во Франции, сделав аранжировку, продал ее какому-то симфоническому оркестру. Вот это плагиат, а еще назывался другом.
- Бруно, это же моя мелодия, - обращаюсь к сыну, который ее включил через компъютер, - Какое хорошее исполнение. Ее у меня украли и обработали. Откуда она у тебя? Где ты ее нашел?
- Из интернета, - ответил Бруно, - Папа, это национальный гимн Израиля.

Дворник


Как-то в начале семидесятых в Париже проходила выставка грузинского художника примитива Пиросмани. Мы, студенты Академии, внимательно следили за ходом выставки, нас интересовала пресса и отзывы французов как о выставке так и о самом художнике. Кто-то пустил слух, что французам так понравилась картина Пиросмани "Дворник", что они хотели ее приобрести за большую сумму. Слух настолько разнёсся, что только об этом говорили и спорили в аудиториях академии.
И вот ко мне подходит мой сокурсник Беко, большой поклонник творчества Пиросмани и говорит.
- Джованни, ты слышал французы хотят купить "Дворника" Пиросмани.
- Да слышал, -отвечаю я, - но наши отказались продать.
- И правильно сделали, - с энтузиазмом заявляет Беко.
- Французы, к тому же, предложили в придачу скульптуру Венеры Милосской, - шучу я.
- А наши что? - с тревогой спросил Беко.
- Наши отказали, - продолжаю я, - тогда французы предложили еще завод шампанских вин.
- Неужели наши согласились, - в голосе Беко была тревога.
- Нет, - ответил я, - а потом они нам еще давали в придачу Мону Лизу Леонардо.
Тогда Беко весь побледнел, и еле слышным голосом спросил: - И что потом ?
- Наши на отрез отказались, - поспешил я успокоить поклонника Пиросмани.
- Молодцы, - торжественно воскликнул Беко, - так и надо. Я ни за что не променял бы "Дворника", написанного грузинским художником, на Шлюху написанную этим итальянцем, а ты, Джованни?
- Я-бы за Мону Лизу Леонардо дал-бы не только "Дворника" Пиросмани", но и всех дворников Тбилиси.
После этой моей фразы меня посчитали предателем и человеком, не разбирающимся в живописи.

Твой Лиза тебе ждёт


Раньше мы часто ездили в Москву, которая была и нашей столицей. Ездили по всякому поводу, ездили и без повода просто так, чтоб поехать в Москву.
В середине семидесятых, точно не помнюб не то в 75 или в 76 в Москву привезли шедевр Леонардо Мону Лизу Джоконду. Я тогда учился в Творческой Мастерской Академии Художеств.
- Мы едем в Москву, - торжественно сообщил нам профессор Уча Джапаридзе, руководитель нашей творческой мастерской, - смотреть Джоконду, билеты заказаны, гостиница в Москве забронирована.
Радости нашей не было придела, и мы уже предвкушали нашу встречу с шедевром и ее знаменитой улыбкой.
Приехав в Москву, а это было зимой, мы тут-же направились в академию, чтобы нас разместили в забронированную гостиницу. Гостиница находилась недалеко от центра. Нас разместили в разных номерах, и в моем номере я был один из нашей группы с несколькими ребятами из Средней Азии. Как видно, они не до конца заполнили номер, и там оставалась свободной одна койка, которая досталась мне. Мои соседи по номеру, а их было человек пять или шесть, радушно меня приняли и угостили. За столом завязался разговор. Они рассказали, что приехали в Москву за покрышками и какими-то запчастями.
-А вы, маладой чалавек, - спросили они меня, - зачем приехал в Москва?
- Мы приехали с группой посмотреть Мону Лизу, - ответил я.
- Какую Лизу? - с удивлением спросил один из присутствующих.
- Мону Лизу Леонардо, - сказал я и добавил, - это картина, которую привезли из Франции, и мы, художники, должны ее посмотреть.
- Как, ради этого приехали из Тибилиси, чтобы посмотреть на этот Мона Лиза? А он красиви?
- Да, - говорю я, - она по своему красивая. Bо всяком случае, Леонардо нравилась.
- А тебе нравица? Раз ради него из Грузия приехал.
- Да, - отвечаю я, чувствуя, что меня клонит ко сну, - и нам купили билеты на самолет и дали гостиницу.
- Тебе дали гостиница, чтобы ты посмотрел этот Лиза, - не переставали удивляться мои соседи, - и еще купили билет на самолет и кормить будут. Балшой чалавек!
- Балшой чалавек, - сказали они почти хором, и в их глазах я увидел уважение и восхищение моей персоной.
Уже было поздно. Утомительный день перелета и выпивка за гостеприимным столом сделала свое дело. Я, извинившись, попросил разрешения покинуть стол и пошел спать. Лежа в постели, я слышал как мои соседи по номеру, уже порядком выпившие, все повторяли с восхищением "Балшой чалавек, балшой чалавек". Конечно, подумал я, для них я большой человек, раз приехал в Москву только ради того, чтобы посмотреть одну картину. А они приехали по делу, достать покрышки дело серьезное, не то, что смотреть какую-то Мону Лизу. В их глазах я был важной личностью, несмотря на паршивый номер в захудалой гостинице. А еще к тому же, разъезжаю на казенных харчах.
Так я заснул под эту колыбельную фразу "Балшой чалавек", которая убаюкивающим образом подействовала на меня.
Утром я проснулся от слов будящего меня товарища по номеру.
- Проснись, балшой чалавек, твой Лиза ждет тебе.

Продолжение - V...
Живопись Джованни Вепхвадзе
Джованни Вепхвадзе рассказывает...
Художники
Карта сайта
Третья линия