Совместное предприятие


- У нас есть один неплохой проект для Грузии, - заявил мне Джузеппе, итальянский бизнесмен, приехавший в Тбилиси со своим компаньоном Аттилио для переговоров с грузинской стороной с целью учредить совместное предприятие.
- А что это за проект? - спрашиваю я с любопытством, хотя по опыту знаю, что ничего из этого не выйдет.
- Вот ты художник и тебе будет интересно, - отвечает Джузеппе. - Речь идет о производстве в Грузии художественных масляных красок. Ведь вы их завозите из-за рубежа, а мы сможем производить их здесь, у вас. И у тебя будет столько красок, что на всю жизнь хватит - и тебе, и твоим детям.
- А что для этого надо сделать?
- Самую малость - ты должен подумать и найти нам надежных грузинских партнеров для реализации этого проекта. Но только серьезных, не таких, которые, кроме "бла-бла", ни на что не способны.
Под "бла-бла" Джузеппе имел в виду грузинские тосты и пустые разговоры.
- Я подумаю, - сказал я осмотрительно, хотя в голове у меня уже были предполагаемые грузинские партнеры, но я не хотел, еще не поговорив с ними, обнадеживать Джузеппе.
Я вспомнил, что совсем недавно мои знакомые грузинские бизнесмены обратились ко мне с точно таким же предложением, и просили подыскать им итальянских партнеров для реализации этой идеи. А тут - такая удача! Итальянцы сами предложили подобный проект, и к тому же они уже находились здесь. Чтобы долго не распространяться на эту тему, скажу, что я организовал встречу между итальянцами и грузинскими бизнесменами, заинтересованными в реализации этого проекта.
При первой же встрече появилась взаимная симпатия, последовали традиционные застолья, и энергии, которая была затрачена на произнесения тостов за создание совместного предприятия, хватило-бы на то, чтобы собственноручно построить завод масляных красок.
Во время обсуждения проекта итальянцы заинтересовались, есть ли в Грузии те минералы, которые могут послужить для изготовления пигментов для красок.
- Конечно, есть, - сказал Дито, грузинский бизнесмен, у которого идея о выпуске красок уже давно созрела, и он уже основательно подготовился к реализации этого проекта. - У меня есть друг, профессор университета, он наизусть знает, где какой минерал в Грузии.
- Очень хорошо, - обрадовался Джузеппе, - поедем к нему и возьмем информацию.
- Поедем, дорогой,- согласился Дито, - но профессор человек бедный, давайте включим его в нашу группу. Тогда он все скажет, что знает о минералах.
Джузеппе, конечно, соглашается, и мы едем в университет, на кафедру геологии, где нас уже ждет всезнающий профессор. Профессор любезно показал нам карту минералов, и его информация удовлетворила Джузеппе, а сам профессор, чувствовалось, был счастлив участвовать в проекте и тем самым исправить свое материальное положение, которое ни для кого не было секретом, т.к. это было видно по костюму и туфлям профессора.
- Вы, наверно, знаете, что нам для производства, кроме минералов, потребуется еще оборудование, льняное масло и помещение для фабрики, - компетентно заявил Джузеппе.
- Эти проблемы мы уже обдумали, - гордо сообщил Дито. - Льняное масло мы достанем на Украине, а оборудование, правда бывшее в употреблении, нам даст Ленинградский завод художественных красок - они уже обещали. Что касается помещения - то мы одно уже приметили: оно находится недалеко от аэропорта. Если хотите, сейчас поедем, посмотрим.
- Да, зачем откладывать, - сказал Аттилио и посмотрел на часы. - До обеда, наверно, успеем. После обеда нас ждут в Министерстве сельского хозяйства.
И, не теряя времени, мы едем смотреть здание будущей фабрики. В машине Дито заявляет, что нужно будет заехать по дороге к одному его другу, у которого ключи от здания, а здание - в его ведомстве.
- Тогда, давай, едем к нему, - соглашается Джузеппе.
- Как скажешь, дорогой, - отвечает Дито,- хорошее здание, светлое, просторное, со складским помещением, - а затем, сделав паузу, добавляет,- здание то хорошее, но надо будет включить в нашу группу этого моего друга, который дает здание.
Я перевожу слова Дито итальянцам, которые, хотя ничего не говорят, но по их лицам чувствуется, что большого энтузиазма от этих слов они не испытывают.
- Ну, хорошо, - говорит Джузеппе, - включим и его.
Этот друг, хозяин помещения, уже стоял на улице и ждал нас. Видно было, что он знал заранее об участии в этом проекте. Мы приехали в то место, где находилось здание для фабрики. Итальянцам оно понравилось, и, по их словам, отвечало всем требованиям. Но в помещении стояли какие-то станки.
- А это что за станки, - поинтересовался Джузеппе.
- Это так, их скоро уберут, - успокоил его друг Дито,- как только скажу, они исчезнут. Они здесь временно. Хотели выпускать какую-то продукцию, но не достали финансов, и станки здесь валяются и ржавеют уже полгода. Они принадлежат моему другу Резо, но надо будет его включить в долю, а то он не заберет станки, т.к. у него аренда оформлена на три года. Конечно, он нам не нужен, от него не будет никакого толка, но мы будем давать ему процент, и он будет доволен.
Джузеппе ничего не сказал в ответ, но через пару минут обратился к Аттилио и сказал ему на итальянском языке:
- Наверно, нужно будет еще включить в долю тех, кто договорился с украинцами о поставке льняного масла и изношенного оборудования из Ленинграда. Выгоднее производить краски в Италии - обойдутся дешевле.
На что Аттилио ответил: "А зачем они нам нужны. Мы и без них сами можем все организовать, и не надо будет столько партнеров.
- Что они сказали, - спросил у меня Дито, не понимающий итальянский язык.
- Они очень довольны, что нашли таких выгодных партнеров, - отвечаю я.
- Джованни, спроси у них, кто будет финансировать проект? - заинтересовался Дито.
- Проект будет финансировать Международный Валютный Фонд, - ответил Джузеппе, - Он выделит кредит для Грузии.
Услышав это, Дито разочарованно сказал на грузинском языке:
- Ты только не переводи. Если деньги Грузии дает этот фонд, зачем они нам нужны? Минералы наши, здание наше, масло из Украины, оборудование из Ленинграда, а они что дают?
- Ноу-хау,- отвечаю я.
- Не нужен нам их ноу-хау, - сказал в сердцах Дито, - пусть мне дадут деньги, я такой ноу-хау достану, какой они никогда не видели.
На этом разговор кончился. У итальянцев в Грузии были и другие дела, а у Дито и своих проблем было предостаточно.
С тех пор прошло много лет. Грузия по-прежнему импортирует художественные краски из России и других стран. Краски стоят очень дорого, и бедные художники вынуждены покупать дешевые китайские краски.


Эпилог


Недавно в Тбилиси приехал один наш друг из Италии. Здесь он купил для себя масляные краски российского производства. На многих тюбиках было написано "имитация".
- Джордано, спрашиваю его, - зачем ты купил эти краски.
- Они дешевые, - отвечает Джордано, - во всяком случае, дешевле итальянских, - а затем с сожалением добавляет, - вот если бы в Грузии выпускать свои масляные краски... Неплохая идея. Кстати, Джованни, у тебя нет ли знакомых бизнесменов-грузин, с которыми мы смогли бы основать фабрику по производству масляных красок?
- Конечно, есть, дорогой Джордано, - отвечаю я, - один мой друг хотел-бы участвовать в этом проекте, только у него много друзей, которые тоже хотели бы участвовать.

Синхронист


глава 1. Дом Кино


- Джованни, это очень просто, вы слушаете через наушники итальянскую речь, а затем в микрофон переводите на русский язык то, что успели запомнить.
Так Нелли, замечательный знаток итальянского языка, которая в детстве жила в Италии и там даже окончила среднюю школу (ее отец был торговым представителем в Италии), пыталась сагитировать меня переводить синхронно итальянский фильм.
- Да, но почему вам самой не перевести его? - спрашиваю я.
- Вы знаете, я так больна, у меня больное сердце, - аргументирует Нелли.
- А ваша сестра Кора? - не сдаюсь я.
- У нее тоже больное сердце.
"Что за семейная болезнь" - думаю я, и говорю, - но есть и другие переводчики.
- Кроме вас, это никто не сможет. Я-же знаю всех, кто имеет отношение к итальянскому языку.
После таких слов, я уже не находил ни слов, ни сил отказаться от столь "заманчивого предложения". Лесть и комплименты все-таки делают свое дело.
Итак, я оказался в будке переводчика в Тбилисском Доме Кино. Мне объяснили, как пользоваться аппаратурой, микрофоном и наушниками. Я приготовился делать то, чего раньше никогда еще не делал- синхронно переводить итальянский фильм. А фильм, который мне предстояло перевести, был ни больше, ни меньше как фильм Феллини "Амаркорд". Это был просмотр, и в зале Дома Кино присутствовали, в основном, члены Союза Кинематографистов. В то время, а это было в середине семидесятых годов, посмотреть какой-нибудь зарубежный фильм, который не выпускали на широкий экран часто из чисто моральных, вернее, аморальных соображений, считалось престижным. Поэтому в зрительном зале были не только работники кинематографа, но и те, кому удалось раздобыть пригласительный билет, в основном, благодаря своим знакомым, а не заслугам в данной области искусства.
Зал в тот день был забит до отказа. Но это меня не волновало. Я был озабочен только одним: как я смогу перевести синхронно фильм. И вот, в зале погас свет, и на экране появились титры в сопровождении музыки Нино Рота. Я начал переводить. Титры перевел с легкостью, а вот, когда начались диалоги, я замолк. Актеры говорили так быстро, что мне трудно было понять, о чем они говорят, а то, что понимал, не успевал переводить. И к тому же музыка фильма очень мешала. Я просто не знал, что делать. В зале послышались возгласы "Звук". Ко мне в будку забежал механик, думая, что микрофон не в порядке, и начал что-то исправлять. Я готов был выбежать из будки и больше никогда не смотреть в сторону Дома Кино. В тот момент я больше всего злился на Нелли и на себя за то, что согласился. Потом в фильме наступила небольшая пауза, которая мне дала возможность прийти в себя и собраться. Затем, как только начались диалоги, я уже что-то переводил. Как видно, уже немного освоился со спецификой синхронного перевода. Далее было намного легче, и я, все-таки, довел фильм до конца. Не знаю, сколько живого веса я потерял, но приобрел какой-то опыт. А опыт чего-то стоит.
В то время я уже достаточно хорошо знал итальянский язык, на котором свободно говорил и читал, но синхронный перевод - это совсем другое дело.
После этого я стал переводить в Доме Кино итальянские фильмы. Мы договорились с дирекцией, что они будут меня пускать на все их просмотры, а когда будет мой фильм, будут мне давать энное количество билетов для моих друзей. При этом я не просил у них никакого вознаграждения за мой труд.
Вышло так, что я с начала моего сотрудничества с Домом Кино не пользовался своим правом ходить на просмотры. Наверно потому, что фильмы, которые они привозили тогда, меня не интересовали. Но вот однажды, когда я спокойно сидел дома и ел свою картошку, в дверь позвонили. Я открыл дверь, и в комнату буквально ворвались трое возбужденных мужчин с возгласами: "Быстрей, мы погибаем, идет фильм, а переводить некому". Меня выносят из квартиры, усаживают в машину и везут по направлению к Дому Кино. По дороге, еще пережевывая свою картошку, я спрашиваю, что за фильм я должен переводить.
- "Муссолини, последний акт",- отвечают они.
- А почему раньше мне не сообщили? - удивляюсь я.
- Мы вам звонили, но вас не было дома. Фильм привезли неожиданно, сеанс начался с опозданием, вас искали. В вашей будке сидит наш товарищ и пытается что-то говорить. Он не знает языка, но видел этот фильм раньше...
Мы приехали в Дом Кино, и меня сразу же повели в мою будку, где сидел один человек и говорил какую-то чушь в микрофон. Он, не понимая итальянского языка, всего лишь комментировал действия, которые и так были понятны зрителю, уставшему свистеть, требуя полноценного перевода.
Увидев меня, этот импровизированный переводчик с облегчением вздохнул, и я успел увидеть пот на его лице. Взяв у него микрофон, я с ходу начал переводить, и в зале раздались аплодисменты благодарного зрителя.
Но не прошло и двух недель, как в Дом Кино привезли какой-то зарубежный фильм, который мне захотелось посмотреть, и я пошел туда, надеясь без проблем зайти на просмотр. Там, у входа в кинотеатр, было много людей, которые по пригласительным билетам заходили в зал. В дверях стоял одноногий контролер Афанасий, который хотя меня и знал, но наотрез отказался впустить меня. Тогда я послал за администратором, чтобы тот заставил одноногого "цербера" Афанасия впустить меня в зал. Но администратор не удосужился спуститься, сказав, что у него дела. Мне так и не удалось попасть на сеанс, и я был очень обижен на эту организацию.
Вскоре мне представился случай отомстить. В Дом Кино привезли из Москвы (тогда все привозили из Москвы) четыре итальянских фильма, которые должны были "крутить" несколько дней. Уже успели распределить пригласительные билеты. Все с нетерпением ждали просмотров, о них говорили по всему городу. И вот, накануне первого дня просмотра, звонят мне. Я, в свою очередь, ставлю им новые условия. Требую с каждого моего сеанса пригласительных билетов на пятьдесят человек, и, в придачу, освободить Афанасия от занимаемой должности. Администрация, как ни пыталась, не сумела уговорить меня отказаться от такого количества билетов, сославшись, что все билеты уже были распространены. Они были согласны только на увольнение одноногого Афанасия. Но этой подачки мне было недостаточно.


Глава 2. Кинотеатр "Газапхули"


С Домом Кино было покончено навсегда. Я думал, что больше никогда мне не придется заниматься синхронным переводом кинофильмов. Но неожиданно поступило предложение вновь вернуться к этой деятельности. На этот раз предложение поступило от кинотеатра ретроспективного показа "Газапхули". В отличие от Дома Кино этот кинотеатр был рассчитан не только на элитарного зрителя и на просмотры, но и на более широкую аудиторию. Именно этот фактор и предопределил, что я согласился сотрудничать с этим кинотеатром. Они, я имею в виду администрацию кинотеатра, пошли на все мои условия. А условия были таковыми: для моих друзей - билеты в неограниченном количестве, и, в придачу, моя ложа переводчика, где могло поместиться человек десять, в полном моем распоряжении. А также - гонорар за каждый сеанс. Эти условия меня устраивали, так как я сам желал бы смотреть итальянские фильмы в оригинале. Должен сказать, что тогда, в основном, привозили шедевры итальянского кинематографа, и я имел возможность увидеть и перевести для тбилисского зрителя более 70 итальянских фильмов. С тех пор, как я начал сотрудничать с кинотеатром "Газапхули" и наотрез отказал Дому Кино в своих услугах, в него прекратили привозить итальянские фильмы, и центр просмотров был перемещен в мой кинотеатр. В то время я был практически единственным синхронистом итальянских фильмов в Тбилиси.
Директором кинотеатра был бывший танцор ансамбля народных танцев Грузии, который не очень разбирался в киноискусстве, но был добрым человеком и неплохим директором. Зато администратор Шота, чем-то напоминающий импресарио какой-нибудь латиноамериканской компании, считался среди работников кинотеатра большим знатоком и ценителем кино.
Он-то и выбирал фильмы, которые сам привозил из Госфильмофонда СССР.
Иногда он сам пускал слух, что фильм, который он привез, очень сексуальный. А при просмотре оказывалось, что вся сексуальность фильма заключалась в том, что какую-то актрису показывают в купальнике, а сцена с поцелуем длится дольше обычного. Но и этого хватало, чтобы зал был полон зрителей. А когда были вечерние сеансы для широкой публики, то зал, в основном, заполняли торговцы близлежащего рынка, пришедшие в кино скоротать время, отдохнуть и поразвлечься. В дни, когда был полный аншлаг, я заводил к себе в ложу до двадцати друзей и знакомых. Было настолько тесно, что я уступал свое кресло переводчика и говорил что-то в микрофон, уже не видя фильма, а только слушая текст.
Во время вечерних сеансов киномеханики пытались как можно больше сокращать части, чтобы пораньше уйти домой. Несмотря на эти проделки механиков, зал, как правило, был полон. Зрителей развлекала моя манера перевода, грамматические ошибки и всякие хохмы, которые я пускал во время скучных эпизодов, чтобы зритель не скучал и случайно не заснул, что иногда случалось и со мной во время вечерних сеансов. После того как мне приходилось неделями переводить какой-нибудь фильм, я его уже знал наизусть, и переводил почти автоматически. А сидя в темной ложе, уставший после трудового дня, меня неожиданно начинал одолевать сон. И во время паузы, когда мне не нужно было переводить, я засыпал, а как только начинался диалог, просыпался так-же неожиданно, как и засыпал. Но иногда так глубоко засыпал, что не мог проснуться к началу диалога. И тогда в зале начинали свистеть и кричать "звук", "механик", "сапожник" и что-то в этом роде. Ко мне в ложу прибегал механик Лимон (его официальное имя) и начинал меня будить. Механиков в кинотеатре было несколько, которые менялись от сеанса к сеансу. И они тоже, как и я, имели возможность приводить своих гостей смотреть фильмы. Но делали это втайне от дирекции, которая их не поощряла, так как их гости сильно отличались от гостей, которых заводил в свою ложу я. Зритель, сидящий в зале, даже представить себе не мог, что происходило в будке киномеханика. Там собирались подруги, и начиналось такое времяпровождение, которое никогда не показывалось в фильмах, даже самых "сексуальных", с точки зрения администратора Шота. Но часто гостьи механиков не ограничивались будкой киномеханика, и, пресытившись обществом "скромных" механиков, перемещались и в мою ложу, чтобы украсить свой вечер обществом синхронного переводчика, который, как они слышали, был еще и художником. И их абсолютно не смущало, что они не давали переводчику полноценно переводить фильм в то время, когда на экране шел какой-то итальянский шедевр. А внизу, в зале, сидело около 800 зрителей, ничего не подозревавших о том, что происходит наверху, в ложе переводчика и будке механика. И вообще, люди внизу никогда не знают, что происходит там наверху, а когда узнают, уже бывает поздно.


Глава 3. Встреча с Параджановым


Об этом режиссере я слышал давно, видел и его фильмы, но с ним лично не был знаком. И вот это знакомство состоялось. Это было весной восемьдесят третьего года. Тогда в кинотеатр "Газапхули" привезли фильм Пазолини "Царь Эдип". Фильм вызвал большой ажиотаж. Зал был полон до отказа на протяжении многих дней. Почти весь город приходил посмотреть этот фильм, наслышавшись о скандальной репутации гениального итальянского режиссера и поэта. Я обратил внимание, что каждый раз Параджанов приобретал целый ряд. Заметьте, не одно место, а один ряд. И не на один сеанс, а на все сеансы. И так в течение двух недель. Приобретая билеты целого ряда, Сергей Параджанов приглашал на этот фильм своих друзей, которые вместе с ним смотрели этот фильм. Ходили слухи, что Сергей собирается снимать фильм о Сурамской крепости. А поскольку Пазолини, как режиссер и как личность, был ему близок, Параджанов считал своим долгом смотреть этот фильм, исходя из своих ближайших творческих замыслов, и при этом окружать себя друзьями, знакомыми, почитателями и льстецами. Во всяком случае, я уверен, что в результате тех многочисленных просмотров, Параджанов и его сателлиты выучили фильм наизусть, и если не оригинальный текст, то мой перевод фильма, точно.
И вот, во время одного из сеансов, дверь в мою ложу открывается, и в нее входит не кто иной, как сам Параджанов со свертком в руке. Что-то завернутое в газету.
- Вы Джованни, - обращается он ко мне,- который переводит фильм?
- Да, - отвечаю утвердительно.
- Я сегодня был на армянской свадьбе и оттуда принес вам настоящую гату.
Параджанов даже не представился мне, он и подумать не мог, что кто-то может его не знать, тем более человек, который переводит фильмы Пазолини.
Я поблагодарил его и предложил сесть рядом в кресло и смотреть фильм. Параджанов посидел немного, а затем, когда в фильме наступила пауза, сказал мне:
- Я хоронил вашего брата.
- Очень приятно, - ответил я, не подумав, что говорю абсурд.
Я ждал от него чего-то необычного, какого-то сюра, но такой фразы не ожидал услышать.
Придя домой, я рассказал маме об этом эпизоде. Она сказала, что это правда, и Параджанов, хорошо знавший моих родителей, действительно принимал участие в похоронах моего малолетнего брата, умершего за четыре года до моего рождения. Мама также рассказала, что, когда я был маленьким, и она на руках носила меня к своей маме, по дороге часто встречала Параджанова, жившего по соседству, который предлагал свою помощь - донести меня на руках (я еще не ходил) или понести чемоданчик с моими вещами. Я начинал плакать и не давал нести ни себя, ни чемоданчик - почему-то не доверял ему.
Может быть, поэтому мы с ним так поздно познакомились.


Глава 4. Встреча с Мастроянни.


- Привезли фильм Михалкова "Очи черные", - сообщил мне директор кинотеатра "Газапхули", где я работал переводчиком - синхронистом итальянского языка. - Просмотр состоится в зале Филармонии. Сначала хотели провести сеанс в "Доме Кино", но, узнав о твоем отношении к этому заведению, решили провести в Филармонии, надеясь, что ты не откажешь. Говорят, что в Тбилиси приехал сам Мастроянни - он играет в этом фильме. Я обещал, что ты не откажешь им. Считай, что это ты делаешь для нас.
- Хорошо, - ответил я, - а когда будет просмотр?
- Завтра вечером, - сказал директор и добавил, - ты завтра приезжай сюда, а отсюда мы на машине поедем в Филармонию.
- А зачем мне приезжать сюда, когда Филармония в двух шагах от моего дома, - удивился я.
- На нашей машине надежнее. Там такое будет твориться, что ты не пройдешь один. Если хочешь, мы заедем за тобой и отвезем.
- Договорились, - ответил я.
На следующий день, в назначенное время, машина директора стояла возле моего дома. В ней за рулем сидел сам директор. Там же находился администратор Шота, которого моя мама называла не иначе как "менеджер". Они очень волновались, как- будто бы одному из них предстояло переводить фильм, а другой был режиссер Михалков. Не помню, как нам удалось пробиться сквозь толпу любителей кино, но помню, как очутился в кабине переводчика. В ней я был впервые, и поэтому местный механик при мне начал проверять аппаратуру и работу микрофона. Но микрофон не функционировал. Что-то было не в порядке. Механик пошел за мастером, а я остался один в будке.
В это время дверь будки открылась, и вошли два человека. Посмотрев на них, я удивился. Один из них показался мне очень знакомым, хотя я был уверен, что с ним никогда не встречался. Он был так похож на Марчелло Мастроянни. Не может быть, неужели он в будке переводчика! Мне вдруг стало стыдно за будку, за Филармонию, за все. Я знал, что Марчелло находился в Тбилиси, но не мог представить его в моей будке. Человек, который его сопровождал, обратился к нему на ломаном английском и представил меня, сказав, что я буду переводить его фильм. Мне было лестно, что тот человек, назвав меня по имени, представил великому актеру. Не успели мы поздороваться, как в будку вошел механик в сопровождении какого-то монтера по имени Вася. Так к нему обращался механик, показывая микрофон и аппаратуру. Вася, не обращая внимания ни на меня, ни на Марчелло, приступил к делу. По его движениям я понял, что Вася не совсем трезв. Тем не менее, сев на корточки, он снял панель и начал возиться с проводами, подсоединенными к аппаратуре. Марчелло смотрел то на меня, то на Васю взглядом, полным удивления и любопытства. А потом не выдержал и спросил меня на итальянском языке: "Неужели он может что-то сделать в таком состоянии?" Но Васе удалось наладить аппаратуру и он сам проверил микрофон, пробурчав в него что-то своим пьяным голосом... Марчелло пожал монтеру руку в знак благодарности, но Вася так и не понял, кто его благодарил.
Через несколько минут в зале погас свет и фильм начался. Но не успели на экране появиться первые титры, как сидевший рядом со мной Марчелло сказал такое, что обычно итальянцы говорят, когда хотят выразить свое недовольство. Начав переводить титры, я понял причину возмущения актера.
На экране появилось название фильма - "Белые ночи". Я фильм "Очи черные" раньше не видел, и поэтому не сразу разобрался. В отличие от фильма "Белые ночи" фильм "Очи черные" был цветной, и Мастроянни первым понял, что идет не тот фильм. Он с возмущением обратился ко мне, так как в тот момент никого другого у него под рукой не было. Он спрашивал, а я не знал что делать: продолжать переводить титры или отвечать ему. Переводя, я думал, что ему ответить. Я сам не знал, что происходит, и к тому же не нес никакой ответственности за эту ошибку. Как только в фильме наступила пауза, я сказал Марчелло приблизительно следующее, разумеется, на итальянском языке:
- Синьор Мастроянни, как видно произошло недоразумение, и прислали не тот фильм. Дело в том, что русское слово "очи" услышали как слово "ночи", а слово "черные" перепутали со словом "белые". Так вместо фильма "Очи черные" привезли "Белые ночи", и в обоих фильмах играете вы. А про себя я подумал, здесь скорее Никита Михалков должен возмущаться.
- Этот фильм я смотрел много раз, он мне неинтересен. Извините, я пойду, - сказал великий актер, и вышел из моей будки.
Я не знал истинной причины этого недоразумения и сказал лишь о своем предположении. Как видно мое объяснение не удовлетворило Мастроянни. Он не сумел понять тонкостей русского языка и нашего менталитета.
Это была первая и последняя моя встреча с Марчелло Мастроянни, но она навсегда осталась в моей памяти. В тот вечер я добросовестно перевел фильм при полупустом зале. Зрители, как и Марчелло, недовольные покидали зал. Я сожалел, что мне приходилось переводить фильм, и по этой причине моя встреча с Мастроянни была такой короткой.


Эпилог


Проработав несколько лет синхронным переводчиком итальянских фильмов, я перевел около 70 картин. Но время и технический прогресс взяли свое. С появлением видео, интерес к просмотрам упал. Кинотеатры пустовали и постепенно начали закрываться. Люди предпочитали смотреть кинопродукцию дома, при помощи своих видеомагнитофонов. Зрителям стало интересней смотреть те фильмы, которые раньше были недоступны из-за советской цензуры.
Правда, после этого мне пришлось еще один раз поработать синхронистом. В 1993 году на кинофестивале в Римини, в Италии, я синхронно перевел для итальянского зрителя десять грузинских фильмов, представленных на фестивале.
После того как интерес к кинотеатрам упал, и они стали закрываться один за другим, та же участь постигла и кинотеатр "Газапхули". Здание, где был расположен кинотеатр, снесли, и на его месте будет построен многоэтажный жилой корпус. Я не знаю, куда делись сотрудники кинотеатра во главе с директором. Что касается администратора, как мне сказали, он сидит дома и рассказывает сюжеты тех фильмов, что привозил из Москвы. Механик Лимон торгует каким-то дешевым товаром на рынке. Синхронная переводчица французского языка устроилась работать в одной коммерческой аптеке, английская переводчица уехала в Россию, а немецкая переводчица скончалась. О ней я написал в рассказе "Невостребованный портрет".

Чем чёрт не шутит


1969год


Я учился на втором курсе академии, когда вся страна готовилась отмечать знаменательную дату - 100-летие cо дня рождения Ленина. Помню, как в один из тех дней меня вызвали в партком академии и предложили написать пару картин на тему Ленинианы. В то время многие художники писали на эту тему. Я даже шутил, что Ленин нас кормит, имея в виду то, что мой дедушка и мой папа писали подобные картины, и на это мы жили. Художники с удовольствием писали бы на другую тему, но данная тема давала средства на пропитание, а художники, кроме духовной пищи, к сожалению, нуждаются еще и в обычной пище.
И вот я активно подключился к этой Лениниане. Я написал две картины и два анекдота на эту тему. Об анекдотах ничего говорить не буду, ибо это литературный жанр, но о картинах скажу пару слов. Одна картина называлась "Ленин в Смольном", а другая "Ленин в Лондоне". На академической студенческой выставке картины имели успех, во всяком случае, их не забраковали. После окончания выставки я их забрал домой, и они у меня стояли прислоненные лицом к стене, вместе с другими работами, которым не досталось места на стене. Это были мои первые и, как потом оказалось, последние работы на тему Ленина. Я не знал, что с ними делать. Они так и лежали у меня, пока не представился еще один случай их выставить.


1976год


Страна готовилась к празднованию 60-ой годовщины Великого Октября. Художники с радостью ждали приближения подобных дат, потому что вместе с ними приходили заказы, а затем и деньги. В то время я уже был действующим художником и тоже не прочь был немного подработать за счет вождя мирового пролетариата. Но, чтобы получить заказ, надо было представить эскизы. И я понес на утверждение эскизов две мои картины с Лениным, о которых я говорил выше. Они были достаточно проработаны, и их можно было принять как за маленькие картины, так и за большие эскизы. Но комиссия мне их не утвердила. Все члены комиссии в личной беседе со мной сваливали ответственность друг на друга и приводили один и тот же аргумент, что кто-то из членов комиссии сказал, что это не мои работы, а моего дедушки, которого в то время уже не было в живых. Несмотря на это, я все-таки выставился на той выставке, но уже с другой картиной. А те ленинские картины продолжали лежать у меня и для них по - прежнему не находилось места на стене.


1989год


Картины так и пролежали бы у меня вечно. Хотя ничего вечного нет, тем более, если речь идет о картинах, даже на тему Ленина. И вот благодаря неожиданному и странному увлечению Запада соцреализмом ко мне обратились с вопросом:
- Джованни, у тебя не найдется картина папы или дедушки на тему соцреализма?
Этот вопрос мне задала Ия, которая тоже была не прочь заработать на подобных картинах. - Я знаю,- сказала Ия, - они много писали на эту тему.
- Да писали, - ответил я, - но это были работы на заказ, они все были приобретены.
- Может что-нибудь где-нибудь завалялось, - упорствовала она. И тут я вспомнил про две мои картины, которые не приняла комиссия под предлогом, что это были картины дедушки.
- Вспомнил,- с наигранной радостью воскликнул я,- кажется у нас в мастерской по счастливой случайности остались две дедушкины картины на ленинскую тему.
И мои картины, уплыли вместе с Ией за океан.


Наши дни


- Мистер Ю., вы один из крупнейших собирателей Соцреализма. Чем объяснить это ваше увлечение, - задал свой первый вопрос корреспондент журнала по искусству Х.
- Дело в том, - заявил Ю. с видом знатока искусства, - что эта эпоха уже закончилась, и вместе с ней закончился и соцреализм. Сейчас время подвести итог. Посмотрите на мою коллекцию - здесь собраны работы художников со всего Советского Союза, бывшего, разумеется. И большинство художников люди известные - многие со званием Народный художник или Заслуженный художник. Забавно, не правда ли.
- А кто среди них известный, я имею в виду вашу коллекцию, - поинтересовался корреспондент.
- Известных много. Знаете, я уже успел ознакомиться с их творческими биографиями. Даже в Советской энциклопедии пришлось порыться. Вот, например, художник со званием - он из Грузии, Вепхвадзе Иван Алексеевич, Народный художник, Заслуженный деятель искусств и так далее. Я недавно приобрел на аукционе две его картины. Не скажу, что очень за дорого, но сейчас они стоят намного дороже. Они написаны незадолго до кончины художника. В свое время он был ведущим художником Грузии, протеже самого Берия.
- Вепхвадзе,- кажется, я слышал эту фамилию.
- Да, у него есть также сын художник. Я прочитал о них в Советской Энциклопедии, - гордо заявил коллекционер.
- Вспомнил, - вдруг воскликнул корреспондент, - но скажите, случайно не имеет ли отношения к автору ваших картин некто Джованни Вепхвадзе, автор скандального бестселлера "Записки художника".
- Ни в коем случае. В моей коллекции нет ничего скандального. Хотя кто знает, надо внимательно посмотреть в Интернете, чем черт не шутит.

Выставка в Италии


- Джованни, я хочу к тебе привести одного итальянца, - сказал мне по телефону мой друг художник Валера Б.- ему интересно будет посмотреть твои работы, и может быть, он организует нам выставку в Италии. Ты знаешь кто это? Это племянник Пальмиро Тольятти. Ты-же знаешь, кто такой Тольятти.
-Конечно, знаю. Приходите. И работы покажу и поговорю с ним по-итальянски.
Витторио, так звали племянника известного итальянского коммуниста, был человеком лет сорока, худой, высокого роста, и смуглый. На нем был плащ светлого цвета, очень испачканный. У меня создалось впечатление, что он часто падал на улицах Тбилиси, пока дошел до меня. По виду он был слегка выпивший. Я показал ему свои работы, мы поговорили по-итальянски, и Витторио предложил мне с Валерой устроить выставку в Италии, в Милане. Должен сказать, что я не особенно доверяю обещаниям подвыпивших людей, тем не менее, я записал ему данные, необходимые для оформления мне визы.
Витторио знал немного русский язык, он часто бывал в Москве. От него я узнал, что уже двадцать работ Валеры он забрал в Италию, и сегодня собирается забрать еще столько-же. Он очень тепло отозвался о Грузии и изъявил желание поближе познакомиться с грузинскими художниками. Воспользовавшись, что моим соседом по лестничной клетке был художник Альберт Дильбарян, я предложил Витторио посмотреть и его работы, если, конечно, Альберт будет дома и не будет возражать. На наше счастье Альберт оказался дома, что бывает не так часто, так как он практически весь день проводит в мастерской, которая ему служит домом больше, чем эта квартира. Альберт, услышав, что мы привели к нему итальянца, любезно пригласил нас войти в квартиру, но при этом заявил:
- Только я ничего не продаю, можно только смотреть.
Стены квартиры Альберта были сплошь увешены его работами. Сам Альберт комментировал свои работы, а я переводил то, что Витторио не удавалось понять по-русски. Затем Альберт вытащил из шкафа бутылку с водкой и несколько яблок.
Итак, Альберт и Витторио, находясь примерно в одинаковом состоянии, сразу нашли общий язык, а мы с Валерой, в основном, лишь присутствовали и слегка поддерживали беседу. Предложение устроить выставку в Италии Витторио сделал и Альберту.
- А зачем мне выставка, - сказал Альберт, - выставляться, это-же противно, чатлаховский вариант. Я тифлисский художник, зачем мне выставляться в Италии, что в Тифлисе стен нет.
Витторио не мог понять, зачем Альберт отказался от такого предложения, но мы, зная Альберта, не удивлялись, это было в его характере. Будучи человеком скромным, он не любил подобных акций, и считал это мещанством. Для Альберта мир искусства ограничивался его мастерской и друзьями-собутыльниками. Самого себя он считал тифлисским художником, а свою живопись называл тифлисской школой живописи.
Уходя от Альберта, Витторио, вконец опьяневший, спускаясь, потерял равновесие и покатился по лестнице. Мы его подняли, он был в порядке, но его плащ еще больше испачкался.
Витторио, как ни странно, сдержал свое обещание и прислал приглашения для меня и Валеры. Точно так-же как и забрал еще двадцать работ Валеры.
Но поехать в Италию, даже оформив визы, мы не решались, по той причине, что сам Витторио находился в Москве и не спешил возвращаться в свой Милан. А без него мы не могли поехать, так как рассчитывали остановиться у него. Находясь в Москве, я часто звонил к нему и спрашивал, когда он собирается в Италию, но так и не получал конкретного ответа.
В это время я получил приглашение от моего друга итальянца Джузеппе Бассани, которое звучало примерно так: "Итальянскому посольству в Тбилиси. Наша фирма приглашает Джованни в Италию. Просим выдать ему визу. С уважением Джузеппе Бассани, администратор Фирмы".
Сами понимаете, что такое приглашение, где отсутствовали полные данные, а также гарантии приглашающей стороны, не было бы серьезно воспринято никаким консульством. Тем более, что в то время в Тбилиси еще не было Итальянского посольства. Тогда Союз еще существовал, (это было в 1990 году).
Имея официальное приглашение от Витторио Тольятти, имя которого произвело впечатление на консула Италии в Москве, я подумал, почему бы мне не воспользоваться им и не поехать к Джузеппе, который меня звал в Италию, несмотря на наивный и некомпетентный текст его приглашения. Так я и поступил. И с приглашением Витторио, который все еще находился в Москве, поехал в Италию к Джузеппе, который с радостью меня принял. Проведя там три месяца и вернувшись в Союз, я позвонил Витторио:
- Дорогой Витторио, я уже побывал в Италии. Большое спасибо за полученное удовольствие.
- На здоровье,- ответил Витторио.
- А как дела с нашей предстоящей выставкой в Милане? - спросил я.
- Хорошо, - сказал Витторио, и я понял, что тема выставки в Италии закрылась навсегда.
Сам Витторио вскоре исчез и никто не знал, где он. Работы Валеры, которые он забрал для выставки, около сорока работ, пропали для автора навсегда. Также как пропал и организатор выставки Витторио Тольятти, племянник генерального секретаря компартии Италии Пальмиро Тольятти.
По странному совпадению, вместе с Витторио и работами Валеры, пропала такая страна как Советский Союз, но в данном случае, я думаю, Витторио ни при чем.

Академические зарисовки


Зарисовка 1. Санакоев


- С тобой будет сдавать один мальчик из Цхинвали, некто Санакоев. Он очень сильно работает, как и все выпускники их художественного училища. Особенно сильно они пишут натуру, - предупредил меня папа перед вступительными экзаменами в Академию.
От абитуриентов, сдававших вместе со мной, я тоже услышал эту фамилию, и стал опасаться неизвестного конкурента.
Войдя в класс, где проходил экзамен по рисунку, и уже стояла обнаженная натура, которую мы должны были рисовать, я стал присматриваться ко всем абитуриентам, стараясь отгадать, кто из них Санакоев. Никто не привлек моего внимания, кроме одного парня, стоявшего передо мной. Это был худой парень скорее высокого роста, почти лысоватый, что было странно для его возраста. Лет ему было двадцать три - двадцать четыре. Я сразу обратил внимание на форму его головы. У него был очень выпуклый лоб и глаза навыкате. Он был очень похож на гуманоида, хотя гуманоидов я никогда не видел и не мог их сравнить с этим абитуриентом. В отличие от остальных абитуриентов, он ни с кем не разговаривал. Я подумал, что он не знает языка и поэтому молчит. Или он настолько был сконцентрирован на натуре, а это была привлекательной фигуры блондинка, что не хотел ни на кого обращать внимания.
Я занял место чуть сзади него и стал наблюдать, как он рисует. Старался ничего не упустить из его техники рисования, и не отстать от него. Фигуру он начал рисовать с глаз. Для меня это было странно. Меня учили строить, и в первую очередь думать о расположении фигуры на листе, и о конструкции. У этого парня почему-то все было наоборот. Он, не думая о конструкции, начал вырисовывать глаза в середине листа.
-А, - подумал я,- наверно так его обучали в Цхинвали, всю конструкцию он держит в голове. Виртуоз! Не то, что я, все строю, строю, мерю, мерю.
Посредственность!
По мере продвижения работы, я стал замечать, что у моего конкурента рисунок получается очень примитивным и слабым. Я успокоился, главный конкурент мне уже не был страшен. По сравнению с ним я чувствовал себя Микеланджело.
Но вот, когда рисунок подходил к концу, кто-то в коридоре позвал с явным осетинским акцентом: "Санакоев". Сзади меня послышались шаги и один смуглый, невысокого роста, широкоплечий парень вышел из аудитории.
- Ах, вот кто на самом деле Санакоев,- догадался я и подумал. - А это кто, на которого я смотрю уже три дня и торжествую свое преимущество в рисунке. Пойду, посмотрю, как нарисовал настоящий Санакоев.
Я подошел к его рисунку и обалдел. Блестяще построенная фигура, которая почти была завершена.
В дальнейшем, поступив оба в академию, мы подружились. Санакоев, даже после окончания академии, иногда приезжал в Тбилиси с какой-нибудь выставкой, и мы с удовольствием общались с ним. Наша дружба еще продолжалась-бы, если не события начала девяностых годов. Тогда политики нас разлучили. С тех пор я его больше не видел. До меня доходили разные слухи, но я не хотел в них верить. Он был еще достаточно молод и полон творческих сил. Жаль было терять такого друга и художника.


Зарисовка 2. Завтра же приведи своих родителей


Читатель наверно помнит, что в предыдущем рассказе я говорил о похожем на гуманоида парне, которого я принял за Санакоева. Так вот, я его принял за Санакоева, а его самого приняли в Академию. И не благодаря его рисунку, а, несмотря на него. В то время, а речь идет о второй половине шестидесятых годов, было принято зачислять в Академию глухонемых, умственно отсталых, с церебральным параличом, психически неполноценных, всяких дегенератов и так далее, что не могло, впоследствии, не отразиться на современном искусстве. Мишико, так звали героя нашего рассказа, приняли в качестве вольнослушателя. У него от рождения, то-ли от болезни была повреждена психика, и ко всему прочему, он был глухонемым. В академию он приходил в сопровождении своих пожилых родителей. Студенты его жалели, но с ним не общались.
Он был очень нервным, и его поступки часто были неадекватными. Мишико не говорил, а только издавал пискливые звуки, по которым было очень трудно догадаться, что он хотел сказать.
В группе была еще одна девушка из Дагестана, любившая кокетничать. И не только перед студентами, но и перед пожилым профессором. Жора, так звали профессора, принимал ее кокетство, и отвечал на это подарками в виде холстов, красок и кистей. Но кокетство Люды раздражало Мишико, и он это выражал тем, что приставлял указательные пальцы к своей голове, имитируя рожки, и пищал. По писку с трудом можно было разобрать слово "черт". Когда-же кокетство Люды стало вызывающим, Мишико схватил мольберт-треножник и стал пихать ей сзади, между ног. Люда обидевшись на глухонемого, пожаловалась на него профессору, который питал к ней симпатию, что ни для кого не было тайной.
Профессор Жора Дж. был строгим, но добрым. У него была походка и движения, напоминающие циклопа из фильмов. Он очень сильно заикался, и это заикание переходило у него в мычание. Когда что-то объяснял по живописи, не будучи в состоянии на словах объяснить студенту чего от него хочет, профессор брал кисть и на холсте ученика показывал, что он хотел сказать. Надо признать, что кистью Жора владел намного лучше, чем собственной речью.
Так вот, возмутившись поступком своего глухонемого студента, наш заикающийся профессор решил прочитать тому нотацию. Нотацию он читал на грузинском языке.
Оппонент начал ему возражать, и произошел "диалог", если таковым его можно назвать. Переводить его не имеет смысла, так как мы сами мало что поняли. Я решил привести его дословно в оригинале.
- Шэ..ээээ.... ррр аааа....- спрашивает профессор.
- Мэ ...эээээ у.....ууууу - отвечает студент.
- Му... му. Го.. – возмущается профессор.
- Эмаки...эмаки. - аргументирует студент.
И так далее. Не буду мучить читателя, заставляя его читать весь "диалог". Скажу только, что этот "беседа" стала принимать агрессивный характер. Наконец профессор понял, что он не может дать понять студенту, то, что хотел ему сказать. И как обычно бывает, когда грузины говорят с иностранцами, которые не понимают грузинского языка, пытаются сказать им на русском языке. Как будто-бы все те, кто не понимает грузинского языка, обязательно должны знать русский. Так и наш профессор собрал все свое красноречие и громко заявил на русском языке:
-Зааа втр...а жеее при...ве..ди своииих ро..дитееее лей.


Зарисовка 3. Это что за чай


- Джованни, ты пойдешь с нами по городу, - спросил меня Тофик из Баку, который учился со мной в Академии.
- А в чем дело? - поинтересовался я.
- К нам приехал гость из Баку, Саттар Бахлулзаде, -с гордым видом заявил Тофик.
- А кто это такой? - спросил я.
- Это большой художник, мы хотим показать ему город.
И вот я с Тофиком и несколькими студентами-азербайджанцами, что учились в нашей академии, сопровождаем уважаемого Бахлулзаде по городу. Саттар Бахлулзаде в первую очередь привлек мое внимание своим именем. Но когда я увидел его самого, убедился, что внешность не уступала по экзотичности его имени. Очень худой, с темным выразительным лицом, длинными, до плеч, седыми волосами и тонкими длинными пальцами. На пальцы я обратил внимание потому, что разговаривая, он активно ими жестикулировал. В его внешности было что-то общее между Ференцем Листом и Рабиндранатом Тагором.
Походив немного по городу, Бахлулзаде выразил желание выпить чай. Я предложил пойти в Дом чая. Но по закону подлости, именно в тот день Дом чая был закрыт, там был санитарный день. Тогда я предложил пойти в чайхану на Мейдане, любимое заведение местных азербайджанцев. Но Бахлулзаде отказался, аргументировав свой отказ словами:
- Зачем мне пить чай в азербайджанской чайхане, это я могу делать у себя в Баку. Я хочу выпить грузинский чай в грузинской чайхане.
Я не стал спорить с уважаемым знатоком и ценителем чайных традиций и решил повести его и сопровождающих лиц в какое-нибудь приличное кафе, где можно было бы культурно посидеть и за чашкой чая поговорить об искусстве. Но как назло в это время все кафе, я имею в виду приличные, были переполнены. А ставить Бахлулзаде в очередь не очень хотелось. И вот идя по городу, наш гость заметил одну столовую, вернее хинкальную и поспешил зайти туда. Мы все автоматически последовали за ним как за старшим.
- Вот здесь мы выпьем настоящий грузинский чай, - торжественно заявил нам Саттар, и добавил, - мне нравится это кафе, очень красивый дизайн интерьера.
Я посмотрел вначале на интерьер, и в уме заругал дизайнера. Затем обратил внимание на прилавок, на котором чаем и не пахло. И все-таки я подошел к стойке и спросил чай.
- У нас не пьют чай. Только пиво, водка, лимонад, - ответил продавец.
- Но у меня гости из Азербайджана, и они хотят только чай, - говорю я.
- Тогда поведи их в чайхану.
- Не хотят, им нравится здесь, и к тому же они устали, - пытаюсь объяснить.
- Тогда, дорогой, зайди на кухню, с ними поговори.
Захожу на кухню, а там говорят, что чай не готовят. Но видя мое отчаяние, один из поваров пожалел меня и сказал:
- Я на перерыв пью чай, который приношу из дома. Если тебя это устроит, я могу уступить вам мой чай.
Вы не представляете, как я обрадовался. Повар подошел к полке и снял с нее большую чашку со сломанной ручкой, в которой лежал один пакетик растворимого чая. Пакет как видно был уже использован. Заметив мое беспокойство, повар поспешил меня успокоить:
- Я только один раз его использовал. А так я три раза пью от одного пакета.
У меня не было другого выхода, и я согласился. А про себя решал сложную математическую задачу - как из одного использованного пакетика чая получить шесть стаканов этого напитка. Дальше все было легче. Мне дали полный чайник кипятка, который я залил в шесть стаканов, и стал по очереди опускать в каждый стакан чайный пакетик. И по мере того как я перекладывал пакетик из одного стакана в другой, чай, если это можно было так назвать, принимал все более прозрачную окраску. Чай с каждым разом бледнел, а я краснел.
Мне дали также немного сахарного песка на блюдце, и положив его со стаканами чая на поднос, я с торжественным видом понес его к нашему столику.
Мы все принялись пить этот многострадальный чай. Бахлулзаде, посмотрев на чай и отпив один глоток, стал возмущаться:
- Это что за чай? Это не чай. Это не кипяченый чай, это вареный чай.
Я так и не смог понять разницу между вареным и кипяченым чаем. Наверно, какая-то разница, все-таки, есть. Как, например, между "Домом чая" и "Чайным домиком".


Зарисовка 4 П.Гриша-тумбалом


Когда я учился в Академии, в аудиториях редко можно было встретить целую тумбу.
Но ни у кого это не вызывало удивления. Все знали причину этого явления, кроме администрации и завхоза. Всем было известно и имя автора этих поломок. Его звали Гриша, а фамилия была Пипия, но на своих работах он подписывался П.Гриша.
В то время, учась в Академии, Гриша еще не зарабатывал себе на жизнь живописью, и его подпись П.Гриша еще не ценилась у коллекционеров и любителей живописи. Но чтобы заработать, надо было иметь голову, а голова у Гриши была, да еще какая, крепкая. Вот он и решил зарабатывать головой. Но только в прямом смысле. В присутствии зрителей, т.е. студентов Гриша на спор ломал тумбы о свою голову. Взяв тумбу обеими руками, он со всей силы стукал ее о свой мощный лоб, и тумба с оглушительным звуком разваливалась на части, под восторженные аплодисменты присутствующих. И не важно, что после такого шоу, лоб у Гриши краснел и вспухал, а в аудитории на одну тумбу становилось меньше. Главное, что за это ему платили пять рублей, чего вполне хватало ему на пропитание и на лекарство от головной боли. А деньги платил тот из студентов, который сомневался в "лобовых ударах" Гриши, или же, имея в кармане лишние деньги (хотя деньги никогда не бывают лишними), хотел доставить удовольствие сокурсникам. Как-никак, зрелище. В то время еще не были доступны советскому кинозрителю гонконгские фильмы о кун-фу и тому подобных трюках. Так что шоу "Гриша, ломающий тумбы" имело успех, и спрос на него продолжался несколько лет.
Как-то один из наших сокурсников, возмущенный легким, по его мнению, заработком Гриши, заявил ему:
- Ты ломаешь такие тумбы, которые держатся на соплях. Ты сам их выбираешь. Давай поспорим, если сломаешь тумбу которую я тебе укажу, дам десять рублей,если нет, ты мне дашь эту сумму.
- Выбирай, какую хочешь,- сказал уверенно Гриша.
Шота, так звали студента предложившего спор, прошелся по аудитории и выбрал самую крепкую и тяжелую тумбу. Я присутствовал при этом, и про себя думал, что Шота выберет ту самую тумбу, на которую мы ставили натюрморт. Конечно, такую тумбу жалко было ломать. Но никто и не думал, что Грише удастся ее сломать. Все ждали, что скорее Гриша сломает себе голову, чем ту крепкую тумбу.
И вот наступает кульминационный момент. Гриша подходит к тяжелой тумбе,берет ее обеими руками, несколько секунд концентрации сил и.. следует мощный удар о свой выпуклый лоб. Но что происходит, тумба не ломается, а всего лишь слегка трескается. Как видно, никто не хотел уступать, ни тумба, ни Гришин лоб. Следуют еще два повторных удара. Удар, еще удар, как в футбольном репортаже и Гриша забивает свою голову в тумбу. Затем он раскрытыми ладонями бьет по боковым створкам тумбы, она рассыпается на части, и мы вновь видим покрасневшую голову торжествующего Гриши.
Шота стоит с открытым ртом и десятирублевкой в руке. Гриша подходит к остолбеневшему проигравшему, забирает у него купюру, а затем подбирает с пола одну из створок сломанной тумбы и, фломастером что-то написав, дает ее Шота. Мы все смотрим, что написано на дощечке от тумбы, а там стоит подпись: П.Гриша.
В дальнейшем пути этих двух художников разошлись. Гриша продавал свои работы на Украине, а Шота в Москве.
А что касается сломанных тумб, то их никто чинить не собирался. Много лет спустя руководство Академии посчитало, что нет необходимости в починке тумб или замене их новыми, легче сократить классы и часы по живописи и рисунку. Но Гриша здесь ни при чем.


Вместо эпилога


Постоянные удары тумбой по голове не могли пройти для Гриши без последствий. Привычка что-то ломать и скрытые травмы головного мозга предопределили уход П.Гриши в политику.

Училище


Хотя я никогда не учился в этом училище, но это не помешало мне проработать там педагогом ровно 25 лет. Я, пожалуй, был единственным педагогом Тбилисского художественного училища им. Я.Николадзе, который не был его воспитанником. Может, поэтому я единственный, кто мог-бы объективно и беспристрастно описать его конец. Ничто не смогло предотвратить этот печальный конец: ни ремонт помещения с помощью зарубежного спонсора, ни модный компьютерный класс, ни почетное звание "магистр" и смелые эксперименты педагогов-новаторов.
А все началось так. Директор долго переживал за внешний вид училища и, в конце концов, добился, что его отремонтировали. В училище появился выставочный зал, функционирующие туалеты и чистые новые классы. Училищу даже удалось получить компьютер от фонда Сороса, который директор бережно спрятал, сознавая ценность этой аппаратуры.
Особенно "гениальной" была идея присваивать особо отличившимся служащим звание магистра. Вначале это звание присвоили, троим: завучу, завхозу и директору. Но потом завхоза за что-то выгнали, а завуча лишили должности завуча, посчитав, что ему и "магистра" будет достаточно.
Раз в году я традиционно читал рецензии к дипломным работам, которые мне охотно давали читать, так как это развлекало присутствующих и комиссию во главе с ее председателем.
В тот злополучный год, в качестве председателя пришел ректор Академии художеств Г.Б. Наш директор всеми силами пытался представить свое училище в лучшем свете. К сожалению, ему это удалось. И если раньше здание училища имело затрапезный вид и директору приходилось за него краснеть, то теперь он с гордостью показывал свои достижения, не только в качестве директора, но и дизайнера по интерьеру. В тот год и дипломные работы вышли удачными. И наш директор гордился не только отремонтированным зданием и дипломными работами, но и библиотекой, туалетами, компьютером и даже манекенщицами класса моделирования.
Не знаю в точности, что произошло, но через некоторое время все училище впало в панику. Училище закрывают и аннулируют, несмотря на былые заслуги. Ведь столько воспитанников этого училища становились известными художниками! Какие замечательные педагоги работали когда-то там. Но ни это, ни замечательные дипломы, ни отремонтированное здание, ни даже завидная библиотека и чистые туалеты не могли спасти училище. Как видно, кому-то там наверху захотелось заполучить училище. Но не училище, как таковое, а его здание, уже отремонтированное. Читатель наверно догадался, что захотел его вышеупомянутый ректор, кстати, тоже воспитанник этого училища. Идея "целостности академии" была довольно заманчивой идеей. А тут, у какого-то директора учебное заведение подобного профиля успешно функционирует, дипломные работы качественно лучше, чем в академии, да и преподавательский состав если не лучше, то эффективней работает, несмотря на отсутствие профессоров, как ассоциированных, так и действительных. Вот и решил ректор устроить нечто вроде "аншлюса" учебных заведений. Конечно, это не понравилось директору училища, который с годами стал воспринимать это заведение как свое детище.
Дело даже дошло до столкновения между конфликтующими сторонами, что привело к инсульту нашего директора. Я его встретил на улице несколько месяцев спустя после этого конфликта. Он шел с палкой, на которую опирался. Как видно, ему больше не на что было опереться.
- Гурам, - обратился я к нему, - все, как в романе "Анжелика". Ты стал настоящим Жофре, даже хромаешь. Одной только детали не хватает.
- Какой, - спросил директор, теперь уже бывший.
- Шрама, - ответил я.
- После того, что произошло, получить шрам не проблема, - сказал он грустно и пошел, прихрамывая, дальше.
Я посмотрел ему в след и подумал: "У него от училища осталась одна только палка, но и палка кое-что, если уметь ею пользоваться."

Алекса


Алекса был большим кутилой, и несмотря на то, что имел лавку и был мелким торговцем, большую часть времени проводил в тавернах. Особенно ему была по душе таверна у берега Куры, где его все знали и уважали. Будучи торговцем (летом торговал фруктами, а зимой рыбой) он очень любил живопись и рисование. Может поэтому, несмотря на свои скромные финансовые возможности, заметив у старшего сына Вано способности к рисованию, определил его к частному учителю. Человек здоровый и сильный, он, тем не менее, заболел неизлечимой болезнью и, еще не будучи пожилым, скончался. Как истинный "карачохели" (в переводе носящий черную черкеску- в основном это были мастеровые и торговцы, истинные горожане Тифлиса, со своим фольклoром, традициями, образом жизни и типичным тифлисским говором) он не представлял себе жизни без Тифлиса, кутежей и любимой таверны у берега Куры. Как часто, со своими друзьями-собутыльниками он на плоту плыл по реке в сопровождении звуков дудуки и доли(грузинский барабан), где там-же жарили шашлык и пили терпкое вино. Перед смертью он больше всего переживал что лишится всех радостей жизни: таверны, кутежей, Тифлиса.


Наши дни. Июнь 2009 год.


- Бруно, мне надо зайти в галерею. Там мне кое-что полагается, заодно понесу пару новых работ, - говорю сыну, - может пойдешь со мной, пройдемся.
Бруно соглашается и мы пешком идем в галерею которая расположена в старой части города, почти на берегу Куры, на когда-то тихой улице Красильщиков. Проходя по улице Бараташвили, я заметил, что возле одной таверны сидит неподвижно человек в костюме карачохели. Подойдя поближе я понял, что это не настоящий. Присмотревшись к лицу, я поразился как он бал похож на меня, вернее на меня в молодости. Это сделанное из папье-маше лицо было точно как мое. Я сам никогда так не был одет, но так ведь одевался мой прадед Алекса. И именно в эту таверну захаживал мой прадед. Но ведь какой-то художник-оформитель не знал ни моего предка, ни меня, как же так получилось со сходством... Подсознательно. Дух Алекса как видно...
- Бруно, давай сними меня с моим предком, - говорю я, - эту фотографию я дам на профиль сайта.

Джорджо Кавани - бизнесмен


Рассказ 1 Киви.


- Джованни, ты любишь киви?- спросил меня Джорджо Кавани, итальянский бизнесмен, во время своего пребывания в Тбилиси в 1989 году.
- А что это такое? - в свою очередь спросил я, не совсем понимая, о чем речь, хотя слово "киви" у меня ассоциировалось с маленькой экзотической птичкой.
- Это такой плод, в нем много витамина "С", намного больше, чем в лимоне, и в Грузии его еще нет.
- Тогда. как я могу его любить, если в Грузии его нет, - отвечаю и, зная, что Джорджо так просто ничего не говорит, спрашиваю, - А в чем дело?
- Ты понимаешь, тебе надо будет поехать в Хоби, - начинает Джорджо, там находится один итальянский специалист, который знает, как сажать киви, но не знает грузинского языка, и ему надо помочь.
- А я тут при чем, почему именно я должен ехать в Хоби?
- Во-первых, потому что тот итальянец не говорит по-грузински, там нет воды, и ему приходится умываться минеральной водой Боржоми, - начинает перечислять свои аргументы Джорджо, - во-вторых, киви - очень выгодный бизнес, в-третьих, я твой друг, и к тому же я тебе заплачу. Эта поездка всего на четыре дня.
- Вот с этого и надо было начинать, - отвечаю я, - ведь в бизнесе отношения строятся на взаимовыгодных условиях, не так-ли, дорогой Джорджо. А сколько Вы мне заплатите?
Джорджо называет сумму, весьма мизерную на сегодняшний день, но для того времени, в условиях Тбилиси, довольно солидную. Я соглашаюсь, и мы договариваемся о поездке в Хоби.
В Хоби я поехал на итальянском трайлере, который вез туда из Италии саженцы киви. В машине нас было двое, водитель-итальянец и я. В Хоби мы приехали вечером, и там я познакомился с итальянским специалистом Родольфо и местными агрономами, которые пытались говорить с ним на языке жестов и ломанном английском. На следующий день предстояла посадка саженцев киви.
После обильного застолья, с большим количеством тостов, мы пошли, если так можно назвать наше передвижение, спать. Утром, итальянский водитель, выгрузив саженцы, попрощался со всеми и уехал.
- Давайте, начнем, - предложил Родольфо, - а то саженцы могут высохнуть, посмотрите, как здесь печет.
- Зачем торопиться, - ответили грузинские партнеры, - сначала немного перекусим, киви никуда не убежит.
- Но саженцы лежат прямо на солнце, они могут высохнуть, - протестовал Родольфо.
- На нашем грузинском солнце они не высохнут, даже станут еще лучше,- гарантируют ему местные коллеги.
Бедному Родольфо ничего больше не оставалось, как согласиться, и идти перекусить. Это "перекусить" постепенно перешло в кутеж, и конца тостам не было видно. Родольфо сидел как на иголках, а тамада произносил один тост за другим. Пили за все и за всех. Пили за плодородную землю Грузии, за прелести Италии, за дружбу между нашими народами, и конечно, за погибших 9 апреля и всех ушедших и пришедших. Не забыли выпить и за нежные саженцы киви, которые, впрочем, продолжали лежать под солнцем и сохнуть.
В конце концов, Родольфо не выдержал и стал громко протестовать. Мне стоило больших переводческих и дипломатических усилий, чтобы сохранить добрые грузино-итальянские взаимоотношения. Наконец, то ли совесть заговорила в душе пирующих, то ли им жаль стало Родольфо, но они вышли из-за стола и решили заняться посадкой саженцев киви.
Родольфо, увидев, что стало с саженцами, оставленными на солнце, стал буквально выть и рыдать. Испугавшись, что с Родольфо произойдет психический припадок, грузинские аграрии приступили к посадке саженцев. Но будучи не совсем трезвыми, сажали их, как попало, и создавалось такое впечатление, что не только аграрии, но и саженцы были порядком выпившими. Увидя, как посажены саженцы, Родольфо начал истерически кричать и топать о землю, за которую недавно поднимали тосты. Затем он начал бегать от саженца к саженцу и выдергивать их из земли. Все стояли и молча смотрели, как он расправляется с недавно проделанной ими работой. Видно было, что от такого зрелища все разом отрезвели.
- Где веревка? – крикнул Родольфо, - Несите немедленно веревку. Все испугались. Зачем итальянцу понадобилась веревка, неужели с горя собирается вешаться. А может, собирается вешать их.
- Мне надо провести ровную линию, - пояснил Родольфо.
Тогда все успокоились и принесли веревку. Родольфо, натянув ее вдоль всего ряда, где должны были быть посажены саженцы, заставил вновь посадить их, но на этот раз ровно, как сажают в Европе.
- Джованни, - обратился он ко мне, когда все было закончено, - с ними невозможно работать, напрасный труд, саженцы погибли, выброшенные деньги.
Вдруг кто-то из присутствующих предложил вернуться к столу и произнести тост за будущее киви на этой благородной земле. Родольфо в сердцах заругался.

На следующий год Родольфо приехал в Хоби посмотреть на результат своего труда. Трудно описать его удивление, когда он увидел, что все саженцы прижились.
Вот тогда он понял, что такое грузинская земля, и как прекрасно растет на ней киви. Но этого, к сожалению, не поняли отряды бандформирования "Мхедриони", когда в 1992 году борясь со сторонниками экс-президента, вошли в городок Хоби и БТРами проехали по тому полю, где росли киви, посаженные итальянцем Родольфо.


Рассказ 2 ДОЛЖНИК


Джорджо Кавани, итальянский бизнесмен, попросил меня поехать в Хоби, чтобы помочь итальянскому специалисту в области киви общаться с грузинскими партнерами. За поездку на четыре дня в эту дыру Джорджо обещал мне двести долларов. Деньги небольшие, но тогда это была солидная сумма, если учесть, что за пять долларов нормальная грузинская семья могла прожить целую неделю. Но проблема была в том, что советские люди, а тогда в 1989 году все жившие в СССР были советскими, официально не имели права держать доллары. Но несмотря на это, наши граждане умудрялись доставать доллары и тем более использовать их. Я согласился поехать в Хоби. Через четыре дня вернувшись в Тбилиси, я встретился с Джорджо, и он вспомнил, что должен заплатить мне двести долларов.
- Как ты предпочитаешь, дать тебе деньги сейчас или когда приедешь в Италию, - спросил он, зная, что через несколько месяцев мне предстояла поездка в Италию, по приглашению одного моего итальянского друга.
- Лучше в Италии,- ответил я, - здесь доллары мне не нужны, и не хочется перевозить их через границу.
Приехав в Италию, я провел два месяца в Карраре, где в основном писал ее виды, окрестные города и села. Находясь в Карраре, счел своим долгом позвонить в Болонью к Джорджо Кавани, чтобы поприветствовать его.
- Джованни, что ты делаешь в этой деревне (это он о Карраре), приезжай ко мне в Болонью.
- С удовольствием, дорогой Джорджо, - ответил я, - но у меня здесь дела, я пишу пейзажи.
- Напишешь в Болонье, здесь много красивых видов, - агитирует меня Джорджо. - К тому же я тебе должен двести долларов.
- Не беспокойтесь, у меня здесь нет недостатка, но если хотите, можете мне выслать деньги в Каррару, - ответил я, подумав, что лишние деньги никогда не помешают, хотя деньги никогда не бывают лишними.
Джорджо денег мне не прислал, а по телефону сказал, что не был уверен, что я получу их. Как видно он сомневался в надежности итальянской почты или же в моей расторопности в отношении денежных почтовых переводов.
- Джованни, - сказал он по телефону, - я подумал, что не стоит посылать деньги по почте, тем более что ты приедешь ко мне в Болонью.
Действительно, через пару месяцев я поехал в Болонью, как и обещал. Джорджо встретил меня на вокзале и повез к себе домой. А жил он в самом центре Болоньи. В тот-же день Джорджо пригласил меня в ресторан и после хорошо проведенного вечера мы отправились к нему домой, где он выделил мне комнату со всеми удобствами. Про себя я подумал, что не возьму у Джорджо те двести долларов, что он мне был должен. Ведь так хорошо он меня принял у себя, и еще обещал повозить по всей Италии, с севера на юг.
На следующий день, встретившись с моим гостеприимным хозяином за завтраком, я увидел, как он вытащил из кармана свой бумажник и обратился ко мне со словами:
- Как хочешь, в долларах или итальянских лирах?
- Джорджо, я ничего не хочу, - ответил я, - Вы меня так хорошо приняли, я вам так признателен, мне ничего не нужно.
- Нет, - твердым голосом, не терпящим возражения, заявил мне мой старший товарищ, - долг есть долг, я тебе должен. Еще раз спрашиваю, в долларах или в лирах.
Я понял, что спорить с ним бесполезно, это человек долга и строгих правил честного бизнесмена.
- Ну, тогда лучше в лирах, - ответил я, и на этом наш разговор закончился.
Я целый месяц гостил у Джорджо, который на своей машине возил меня по всей Италии. Мы останавливались в лучших отелях и обедали в лучших ресторанах. Перед моим отъездом в Тбилиси Джорджо сделал мне отличный подарок, он подарил мне огромную коробку масляных красок, которыми я пользуюсь по сей день. В лице Джорджо Кавани я увидел великодушного, щедрого и честного бизнесмена.
Приехав в Тбилиси, я встретился с грузинскими партнерами Джорджо из Союза потребителей Грузии. Они меня расспрашивали о моей поездке, о Джорджо и о его делах. Я чувствовал, что они чем-то обеспокоены, но на мои вопросы, что произошло между ними, они отвечали нехотя и уклончиво. В конце концов, один из них, по имени Лери, фамилию не помню, отвел меня в сторону и сказал:
- Ты представляешь, что сделал с нами этот подлец Кавани, он нас кинул на полтора миллиона долларов. Только моих там триста пятьдесят тысяч, все мои сбережения. Такого афериста я еще не встречал.
Сейчас, когда я пишу эти строки, нет уже ни Союза потребителей Грузии, ни Джорджо Кавани. Лери потеряв работу, спился, и я его иногда вижу бродящим по проспекту Руставели и громко скандалящим с кем-то, кого рядом с ним нет. Люди оборачиваются и смотрят с удивлением ему в след. Я догадываюсь, с кем он про себя ругается. Наверно и вы догадались. Конечно, с "честным и порядочным" итальянским бизнесменом Джорджо Кавани, для которого понятие "долг" было вопросом чести.

Нет худа без добра


- Джованни, я только что проходила мимо вернисажа у "канатки" и увидела один "Старый Тбилиси" точь в точь как у тебя, - говорит мне возмущенно моя жена Марина, ожидая от меня такой же реакции.
- Ну и что, - говорю я, - там много работ, списанных с фотографий моих работ.
- Пойди и скажи им, почему они это делают.
- Не буду же я каждому, кто рисует с моих работ запрещать пользоваться моими видами Старого Тбилиси, - отвечаю, - А что, их работы лучше моих?
- Нет, твои намного лучше, - признает Марина, - но они пользуются тобою найденными композициями.
- Ну, пускай и пользуются. Город же не только мой, - поясняю я.
Не знаю, насколько мой ответ удовлетворил Марину, но она больше ничего не сказала и осталась при своем мнении. А через несколько дней один из моих друзей-художников мне говорит:
- Джованни, сколькие работают под твой "Старый Тбилиси". Некоторые просто делают копии с твоих работ и продают под своим именем. Как ты им это позволяешь?
- Это что такое? – отвечаю я, - Недавно мой сын на одном из вернисажей увидел как продавали большую, цветную фотографию в рамке, сделанную с копии моей работы. Он даже заснял ее и принес мне. Что делать? В суд подавать на этих плагиаторов или патент брать на каждую мою работу? Я-же их пишу десятками.
Мой друг пожал плечами, как бы говоря: "Твое дело, на твоем месте я бы поступил иначе". Он не знал, что некоторым таким плагиаторам, я сам давал фотографии с моих работ, зная, для какой цели они им понадобились. Не давать не имело смысла. Они сами могли-бы их скачать с художественных сайтов. Меня успокаивало лишь то, что я был уверен, что копии с моих работ, не будут лучше оригиналов.
Все объясняется просто. Видя, что в Тбилиси интересных видов Старого Тбилиси становится все меньше, я уже вынужден придумывать новые виды старого города. Но каждый раз, когда я так поступаю, у меня в душе появляется какое-то чувство вины или угрызения совести. Мне кажется, что я обманываю свой город, зрителей и самого себя. Но тут-же я нахожу для себя оправдание. Что мне делать, если те, от кого зависит внешний вид моего города, без конца его уродуют, разрушая старые здания и строя на их месте бездарные постройки. Вот мне и приходится придумывать и создавать новые виды старого города. А видя, как тиражируются художниками-плагиаторами мною придуманные виды, я успокаиваю себя тем, что зритель, благодаря тем работам привыкает к этим новоиспеченным видам и они для него становятся привычными и обретают некоторую достоверность и "законность" и как-бы получают свою "легализацию" И ничего, что меня копируют. "Нет худа без добра".

Продолжение - VII...
Живопись Джованни Вепхвадзе
Джованни Вепхвадзе рассказывает...
Художники
Карта сайта
Третья линия